Легкое бремя
Шрифт:
26. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
Автор — Н. Zaremba. В подлиннике называется «Напиток осени» [133] . По-моему, лучше «Осенняя кружка». Перевод с вариантами. Текст точный, варианты, может быть, лучше. Если можешь, напечатай. В крайнем случае даром в какую-нибудь военную пользу. Привет. Целую.
Муни.
Вы — пиво осени, томящий запах прели, И мокрых красных крыш тяжелые капели, (намокших?!) Пьяните вы меня и крепче и сильней, Чем легкое вино весенних светлых дней. Я вами опьянен, брожу широким шагом По скользким улицам, по скатам и оврагам (скошенным лугам?) Яснее чувствую, мутнее вижу я. Я пьян (ю?). Порою грудь стесняется моя. (Плохо:133
По свидетельству Л. С. Киссиной, Л. Я. Брюсова считала «Напиток осени» не переводом, а оригинальным стихотворением Муни и вписала его в тетрадь стихов Муни.
Перев. С. Киссин
Если исправишь, буду благодарен.
Нюре привет. «Живи и работай!» Еще раз целую.
Муни.
23/IV <1915>
27. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
3/V 1915
Слушай, Владя: ежели мне не будут писать писем, то я одурею совершенно. В таких я по работе обстоятельствах нахожусь. То, что я утверждаю, ничуть не шутка. И Лиде я пишу о том же, быть может, в несколько более сдержанных выражениях. Я страшно рассеян, все время расстроен и озабочен. «Нет, куда он мою жикетку дел?» — так говорила в маленьком городе на Волге одна пьяная «зимогорская» б…ь и ходила с этим вопросом по Вшивой горке [134] чуть не полдня. Так вот и я целый день возжаюсь: нет, куда он мою жикетку дел? Жалованье мне теперь будет идти большое — рублей полтораста. Больше 50 здесь никак не проживешь, хотя бы суп со страусовыми перьями есть. Так что домой рублей 100 буду посылать. Представлен к Станиславу, но не дадут. Целую тебя. Но пиши. Боюсь не выдержать и эвакуироваться в сумасшедшем вагоне. Мой адрес: 8-ой головной эвакуационный.
134
В книге Н. Андреева «Иллюстрированный путеводитель по Волге и ее притокам Оке и Каме» (М., 1910?) Вшивой горке посвящена страница; «Достопримечательностью Рыбинска является его знаменитая “Вшивая горка”, расположенная на самом берегу Волги и дающая во всей своей наготе и неприглядности яркую картину жизни многочисленного рабочего люда, того “зимогорья”, которое получило свое характерное прозвище по той простой причине, что зимой, когда Волга скована льдом и работы на пристанях замирают, оно переживает немало горя и невзгод. <…>
Ряд жалких лавчонок и ларей раскинулся по берегу реки и постоянно привлекает много народа — здесь он кормится, одевается и проживает все свое “богатство”, нажитое большим трудом. Здесь же находится названная не без народного юмора “царской кухней” столовая и чайная, принадлежащая городу <…>.
На этом, к сожалению, заботы города о рабочем люде заканчиваются и, за отсутствием ночлежек, приютов и тому подобных учреждений, большинству зимогоров, не имеющих постоянного пристанища, приходится нередко здесь же, где-нибудь под навесом или просто под открытым небом проводить ночи» (С. 49).
28. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину
Милый Муни,
ты прав, конечно, сердясь на меня за молчание. Впрочем, одно письмо, с месяц тому назад, я тебе написал. Получил ли ты его?
Вся беда в том, что мне писать нечего. Я почти ничего не делаю и никого не вижу. Живу (и буду жить все лето) не в Гирееве куда пришла твоя открытка, а в квартире у Михаила [135] : Москва. Правое Петроградское шоссе, 34, кв. 8.
135
Михаил Фелицианович Ходасевич (1865–1925) — старший брат В. Ф. Ходасевича, известный адвокат.
Мне скучно, — вот единственная вещь, похожая на новость: я этого не испытывал уже несколько лет. «И не с кем говорить, и не с кем танцевать» — это я бубню непрестанно, как ты о своей «жикетке». В общем, уверяю тебя, что тебе сейчас много лучше, чем мне, во всяком случае — интереснее.
Изумительно, что я не голодаю. Деньги откуда-то есть. Впрочем, здесь важно то, что 4 месяца не надо платить за квартиру. Москва не в разъезде, а в разброде. В этом году все куда-то уезжают на неделю, потом приезжают, потом опять едут, и т. д. У меня нет и этого.
Муничка, ей-Богу, против окна моего идет трам; ей-Богу, вчера был град; ей-Богу, я отдал башмак в починку; ей-Богу, сегодня среда. Вот все, самое любопытное и необычайное, что я могу тебе сообщить. Стихов не пишу, рассказов не пишу, статей не пишу. Перевожу Пшибышевского для Пользы [136] .
Пожалуйста, пиши. Я бы теперь сходил с тобой к Греку: и туда не хожу, общество тамошнее слишком плохо.
Будь здоров, не хнычь, мука будет обязательно.
Целую.
136
Для издательства «Польза» Ходасевич переводил роман Станислава Пшибышевского «Дети горя» (М.: Польза. Антик и Ко. 1917. Серия «Универсальная библиотека»); продолжение его «Адам Джаз га» издательство выпустило в следующем году.
Твой
Нюра тебя целует тоже.
М<осква>, 13 мая 915.
29. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. 23.5.1915, Белая Олита]
20/V<1915>
Ну, Владя, слава Богу, дождался от тебя письма какого ни на есть. Пишу тебе самой глубокой ночью, еле выбралось время. Ежели бы ты знал мои подвиги и по канцелярской, и по бухгалтерской, и по кухонной части, то… все-таки не позавидовал бы мне. Пойми: я окружен конкретными хамами и неприятностями. Полезность моей работы спорна, асбтрактность ее явственна. Понимаешь, я без воздуху, ибо что такое абстракция как не безвоздушие? Устаю дьявольски; кроме того, сам ты знаешь, как я неспособен ко всему, что называется сношениями, отношениями, прошениями, рапортами. Канцелярист я хуже посредственного; работы много, и ответственной. Noblesse oblige*, начальство принуждает, шкура моя тоже чего-нибудь стоит, тем более, что солдат получает 75 копеек в месяц, а я стою шестьдесят рублей, и все-таки усталость, припадки лени, скука и неумелость с неспособностью. Подумай, брат! Буду свободней, напишу больше. Целую тебя и Нюру. Гарика [137] тоже.
137
Эдгар Гренцион — пасынок В. Ф. Ходасевича.
Все конкретное — меня живо трогает, поэтому пиши (о людях), ежели так уж трудно о себе. Что Люба, Женя Муратова, Боря Грифцов, Шершеневич [138] и все милые и не милые? Какова книга Мариэтты? [139] Еще раз целую тебя.
Муни.
* Положение обязывает — (фр.)
30. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. Полевая почта. 24.5. 1915]
138
Вадим Габриэлевич Шершеневич (1893–1942) — поэт, критик, переводчик. Ходасевич писал и о его книге «Carmina» (M., 1913); о монологической драме «Быстрь» и книге «Автомобилья поступь. Лирика (1913–1915)» (М.: Изд. «Плеяды», 1916). Одно стихотворение «Вечер был ужасно туберозов…» Шершеневич посвятил Ходасевичу. Откликнулся он рецензией и на выход «Счастливого домика» (Свободный журнал. 1914. № 11. Подп.: В. Гальский).
139
Скорее всего, речь идет о сб. рассказов М. Шагинян «Узкие врата» (М.: Изд. Семенова, 1914).
В недатированном письме, относящемся к 1914 г., Боричевский писал Муни: «Мариэтта Шагинян, — кажется, твоя приятельница — выпустила книгу рассказов “Узкие врата”, слегка смотрел, не читал еще, кажется, пустяки, во всяком случае ничтожнее ее стихов».
21/V <1915>
1-ое
Владя! Это отчаяние! Никому я до сих пор об этом не писал совершенно откровенно. Я не знаю, что со мной будет: разжалуют или под суд отдадут. Я утомлен и раздражен до степени, мне до сих пор неизвестной. На одного прапорщика тут я орал как бешеный. Люди сбежались. Теперь я хожу потерянный и сдерживаюсь с трудом, прямо ужасным. Открытой ненависти ко мне нет, но глухая неприязнь основательная. Нижние чины со мной ничего, я с ними тоже, но с хамьем… Если мне не удастся недели две отдохнуть, я угожу под суд. Я прямо не знаю: что может мне помочь. Разве если генерал-губернатор о моем здоровье справится. Конечно, это никому известно не должно быть. Не завидуй мне. Целую тебя.
Муни.
31. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
[Открытка. Полевая почта. 24.5. 1915]
21/V <1915>
2-ое
Вот подумай: ты у меня умный — что мне делать. Ведь ни с кем из родных я посоветоваться не могу. То они мне трактаты о воле Божьей писали. Теперь будут писать: терпи, терпи, — точно я сам не знаю, что нужно терпеть. Помочь не смогут и огорчатся только понапрасну; ведь ни у кого даже голова не зачешется подумать: в самом деле фаталисты. Ну вот каюк: знаешь, как несостоятельный должник: он не разочарован, не болен, не сумасшедший, а все-таки выход один — потому что, кроме людей и предметов, есть еще человеческие отношения, и с их (отношений) точки зрения он безнадежно болен и приговорен. Подумай. До свиданья.
Муни.
32. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу
22/V <1915>
Вчера я ел за весь день только раз. Сегодня не вставал с постели и не выходил из комнаты. Что это? Каприз? Да. Усталость? Тоже. И еще более желание побыть без этих человеков, благоразумное желание, потому что: что хорошее может выйти из скандала или еще чего-нибудь. Я очень худ сейчас, чувствую, как у меня горят щеки, и как на скулах ничего, кроме кожи, нет. У меня теперь совсем небольшая борода, но она совсем седа с боков, так еще никогда не было. Я лежу, злюсь, курю и даже не знаю, чего мне хочется, но это незнание во всяком случае не от пресыщенности. Тут не до жиру, а быть бы живу. Естественно, поскольку моя жизнь представляет ценность не только для меня, я должен за нее цепляться и ограждать ее от всякой мыслимой опасности, но поскольку она моя г она мне тяжела. Ах, я знаю все эти соображения о том, что бывает хуже, все эти китайские, в цветных горшочках мудрости о зайцах и лягушках, но ведь я и не собираюсь что-нибудь делать. Но ты понимаешь. Ах, может быть, просто человеку, который в несчастье, надо жаловаться, а который раздражен, тому браниться.