Лекарь. Ученик Авиценны
Шрифт:
«Эльфгифу» отплывала меньше чем через две недели, поэтому готовиться к отъезду надо было сразу: чинить платье, решать, какие вещи Мэри возьмет с собой, а какие нет.
И вдруг оказалось, что до отплытия остается два-три дня.
— Я приеду за тобой в Килмарнок, как только смогу.
— Точно приедешь?
— Конечно!
Ночью, накануне отплытия, она сказала мужу:
— Если ты не сможешь приехать...
— Я непременноприеду.
— Ну... если не сможешь. Если так или иначе мы окажемся вдали друг от друга, ты должен знать: мои родичи воспитают мальчиков настоящими мужчинами.
Эти слова
Они жадно обнимали и ласкали друг друга, не пропуская ни одного хорошо изученного уголка, подобно слепым, которые хотят сохранить память о прикосновениях. Они предавались любви как-то печально, словно знали, что это в последний раз. Когда все было позади, Мэри беззвучно заплакала, и Роб молча продолжал держать ее в нежных объятиях. Каждому из них было что сказать другому, но слова не шли с языка.
На рассвете Роб проводил их на борт «Эльфгифу». Корабль был построен по образу и подобию прочных ладей викингов, но в длину имел всего шагов тридцать, с открытым настилом вместо палубы. Одна мачта, в четыре человеческих роста, с большим квадратным парусом, корпус сбит из толстых дубовых досок внахлестку. Черные королевские корабли не подпустят морских пиратов к берегу, а «Эльфгифу» станет причаливать к берегу всякий раз, когда нужно доставить почту, взять небольшой груз, а также при первых признаках приближающейся бури. На таком корабле путешествовать безопаснее всего.
Роб стоял на причале. Лицо Мэри стало непроницаемым — эту броню, помогавшую ей противостоять опасностям окружающего мира, она всегда надевала в трудные минуты. Кораблик только слегка покачивался на речных волнах, но несчастный Там уже позеленел и выглядел очень невеселым.
— Надо разрабатывать ему ногу постоянно, — прокричал Роб жене и руками показал, как делают массаж. Мэри кивнула в знак того, что поняла. Матрос выбрал швартовы, и корабль очутился на свободе. Двадцать гребцов налегли разом на весла, сильный отлив тут же подхватил судно. Мэри как заботливая мать усадила сыновей на тюки груза в самой середине ко-рабля — там, где невозможно упасть за борт. Потом перегнулась через борт и что-то прокричала Робу, пока ставили парус.
— Счастливо оставаться, папочка! — тут же отчетливо расслышал он послушные тоненькие голоса.
— С Богом! — напутствовал их Роб.
Очень скоро они скрылись из виду, хотя Роб стоял все на том же месте и напрягал глаза, вглядываясь в отплывших. Ему даже не хотелось уходить с причала — так поразила его внезапная мысль, что он снова оказался в том же положении, что и девятилетний мальчик, не имеющий в Лондоне ни семьи, ни друзей.
76
Лондонский Лицей
В том году, в девятый день ноября, весь Лондон только и говорил, что о женщине по имени Джулия Свейн — ее схватили по обвинению в ведовстве. Обвинители утверждали, что она превращала свою дочь Глинну, шестнадцати лет, в летучую лошадь и так безжалостно ее гоняла, что девушка потом лежала без сил.
— Если правду люди говорят, — сказал Робу хозяин дома, — то как это гнусно и отвратительно — так поступать с собственным ребенком!
А Роб страшно скучал по своим детям и их матери. Первый шторм разыгрался на море через четыре с лишним недели после их отплытия, когда они уж точно должны были высадиться в Данбаре, но
Сам же он снова бродил в одиночестве, посетил все знакомые с детства места Лондона, не оставил вниманием и новые кварталы, возникшие с тех пор, как он мальчишкой покинул этот город. Стоял перед Домом короля, когда-то казавшимся ему воплощением царственного величия, и дивился разительному отличию европейской незатейливости от изысканного великолепия Райского дворца. Король Эдуард почти все время проводил в своем замке в Винчестере, но как-то утром Роб, наблюдая из-за ворот дворца, увидел его молча прогуливающимся в сопровождении приближенных и воинов охраны. Король был глубоко погружен в собственные мысли. Выглядел он старше своих сорока с небольшим лет. Поседел он, как говорили, еще в ранней молодости, когда узнал о том, что Гарольд Заячья лапа сделал с его братом Альфредом. Робу Эдуард показался далеко не таким царственным повелителем, каким был Ала-шах, однако — напомнил себе Роб — Ала-шаха давно нет, а Эдуард пребывает в живых.
Осень с самого Михайлова дня [208] сделалась холодной, задули пронизывающие ветра. Зима началась рано, но оказалась теплой, с обильными дождями. Роб часто думал о своих, жалея, что не знает точно, когда они прибыли в Килмарнок. Одиночество то и дело гнало его в «Лису», однако он старался сдерживаться и не пить слишком много, ибо не желал снова, как в юности, превратиться в пьяницу и забияку. Впрочем, выпивка не приносила облегчения, а скорее погружала его в меланхолию: Роб чувствовал, как идет по стопам своего отца, завсегдатая пивных. Из-за этого он отворачивался и от продажных и доступных женщин, которые казались еще привлекательнее от того, что Роба мучило острое неудовлетворенное желание. С горечью Роб твердил себе, что пить он может, но не должен полностью уподобиться Натанаэлю Колю, женатому развратнику.
208
День архангела Михаила, который отмечается католической церковью 29 сентября, а православными церквами 21 ноября.
Подошло Рождество, и Робу стало еще грустнее — ведь этот праздник необходимо отмечать в кругу семьи. В самый день Рождества он пошел в «Лису» и заказал там обед: студень из свиной головы и говяжьих ножек, пирог с бараниной и побольше меду, чтобы было чем запить это все. После обеда Роб возвращался домой и увидел, что два матроса избивают незнакомца; кожаная шляпа жертвы валялась в грязи, а одет он был в черный кафтан. Один матрос удерживал, заломив за спину, руки этого человека, а другой наносил беспощадные удары.
— Прекратите, черт бы вас побрал!
Тот, кто бил, сделал передышку.
— Шел бы ты своей дорогой, господин, пока мы тебя не трогаем.
— А что он вам сделал?
— Преступление совершилось тысячу лет назад, а теперь мы отправим этого вонючего еврея-французишку дохлым в его Нормандию.
— Оставьте его в покое.
— А, ну раз он тебе так нравится, ты отсоси ему как следует, а мы посмотрим.
Хмель всегда пробуждал в Робе желание подраться с кем-нибудь, а потому он не стал раздумывать долго. Его кулак врезался прямо в неприветливую и отталкивающую физиономию. Сообщник отпустил еврея и отбежал подальше, а первый матрос тем временем поднялся на ноги.