Лекарство для Люс
Шрифт:
– А это что?
– воскликнул он вдруг, возвращаясь к двадцатому веку. МакИ! Вы играете в макизаров? Это про наше сопротивление бошам?
– Да, а чему тут удивляться? Двадцатый век у нас в почете. Он признан одним из переломных в истории. Хотите посмотреть "Маки"? Правда, это в другой зоне, у нас в этом сезоне все больше по русской истории.
– Да. То есть нет. Не сейчас, по крайней мере.
В окоп, где сидели Дятлов, Декур и Пьер, спрыгнул д'Арильи, умудрившийся сохранить щегольство даже во время непрерывных боев последней недели. Он шел в штаб к Эрвье и решил дождаться темноты. Д'Арильи немедленно схлестнулся с Декуром, а мрачное
– Попран рыцарский дух, веками, как драгоценное вино, сохраняемый цветом европейских наций, оберегаемый от тупых буржуа, темного пролетариата, извращенных интеллектуалов...
– Добавьте сюда плутократов, евреев и коммунистов, - вставил Декур, - и Геббельс будет вам аплодировать.
– Безвкусно манипулируя символами, рожденными в служении богу и чистой любви, Гитлер опошлил идею рыцарства, низвел священные ритуалы на уровень балагана.
– И это все, что вас не устраивает в нацизме? Будь они пообразованней, поутонченней, средневековые побрякушки не тасовались бы с такой наглостью, это не травмировало бы ваш вкус, и фашизм бы вас устроил, а?
– Декур начинал распаляться.
– Не придирайтесь, Жак. Я бьюсь с ними от имени светлых идеалов рыцарства.
– Вы бьетесь с варварством сегодняшнего дня от имени варварства прошлого.
– Ого! А вы? Я-то знаю, за что умру. И знаю, как это сделать - у меня хорошие учителя: Тристан и Гавэйн, Роланд и Ланселот, Сид и...
– Зигфрид, - вставил вдруг Дятлов.
– Да, и Зигфрид.
– Вот и славно, д'Арильи. Вот и договорились.
– Декур говорил беззлобно, но с неприязнью.
– Вас не переубедишь, а вот Пьеру, которого вы пичкаете рассказами о славном французском рыцарстве, неплохо бы понять, что феодальная символика фашизма не случайна. Есть в рыцарском кодексе та апология ограниченности, которая питает нацизм. Причем немецкое рыцарство так же мало отличается от французского, как люди Кальтенбруннера от головорезов Дарнана.
Д'Арильи резко выпрямился, и его узкая голова поднялась над бруствером.
– Спрячьте голову, - сказал Дятлов.
– Хотя бы в храбрости вы не откажете французскому рыцарю?
– Не откажем, не откажем, - заторопился Дятлов, - нагнитесь только.
– А умирать надо без звона, д'Арильи.
– Декур перевернулся на спину и принялся задумчиво жевать травинку.
– Вы спрашивали, во имя чего я согласен умереть? Видите ли, я склонен смотреть на себя, как на лист большого дерева. И если лист отрывается и падает на землю, он удобряет почву. Качество почвы зависит от качества упавших листьев. А чем плодороднее земля, тем прекрасней будущий лес. Будущий, д'Арильи!
– Этак вы договоритесь до того, что во имя будущего процветания надо угробить как можно больше хороших людей, - нашелся д'Арильи.
– Надо не надо, а в истории так и получается.
– Ну, а вы, Дятлов, - д'Арильи не выдержал и обратился к нему прямо, вы, конечно, согласны с вашим собратом-марксистом? Что скажете?
– Скажу, что справа в трехстах метрах танки.
Пьер увидел несколько коробочек с лягушачьей камуфляжной раскраской. За ними густо шли эсэсовцы.
– Не менее роты, - сказал Декур.
– Давайте лучше посмотрим базар в Коканде. Или вот - "Коммунальная квартира". О чем это?
– Забыл. Школьные знания быстро забываются.
– Гектор смутился.
– А играм учат в школе?
– Не совсем так. Школа и
– Возможно, вы правы, - сказал Пьер.
– А знаете, как называлась моя начальная школьная игра? "Розовый оболтус".
– Гектор от души хохотнул.
– В средней школе я играл в "Чуффетино", а вот высшая называлась вполне серьезно: "Пилигрим с Альтаира". Нас учили этике общения с пришельцами. Ох и весело же мы играли! И знаете, кто был отчаяннее всех, тот многого достиг. А кто смотрел в рот учителям и хватал пятерки, те оказались в сетях привычных, проверенных знаний, разучились спорить. А когда спохватились, хотели выпутаться - было поздно. У нас даже закон был, преследующий дидактиков, заглушающих творческие задатки малышей. Ну вот, однако, и базар. Заглянем, а там и в "Коммунальную", согласны?
Пьер кивнул. Они прошли ворота, выбеленные известью, и окунулись в цветную, громкую, жаркую круговерть. Кричали люди и ослы, пели нищие, с минарета плыл самозабвенный голос муэдзина. Горы груш истекали желтым соком, светилась покрытая белым пухом айва, бугристые комья винограда всех цветов - от янтарного до сине-черного - нежно тяжелели в тазах. Маленькими египетскими пирамидами громоздились курага и урюк, барханам изюма, арахиса, грецких орехов не было конца. Торговцы в тюбетейках и стеганых халатах, перехваченных пестрыми треугольными косынками, тягуче покрикивали, таскали бесконечные корзины, а чаще, скрестив ноги в благодатной тени просторного навеса, неспешно тянули чай из надтреснутых пиал, Пьеру захотелось пить, но Гектор, предупреждая его желание, уже вел его к чайханщику. Коричневолицый старик в грязной чалме щепотью насылал чай в пузатый фаянсовый чайник с надбитым носиком, налил кипятку и, передавая напиток Гектору, глянул на них из-под бровей. Пьера поразила кроткая мудрая печаль его выпуклых глаз.
Гектор накрошил в тарелку белую лепешку, и они принялись за чай. Все вокруг было в движении, один осел как вкопанный стоял посредине площади. На осле сидел молодой человек с реденькой бородкой. Босые пятки его утопали в белой пыли. Он громко понукал животное, но то не желало двигаться. "Вот говорят, ишак - глупое создание, - весело выкрикивал молодой человек, - но этот ишак совсем не глуп, если не хочет уносить меня из ваших несравненных мест!" Толпа смехом встречала каждое его слово.
– Ну как, хорошо передана атмосфера?
– спросил Гектор, когда они покидали базар.
– Я не знаток Востока, но впечатление ошеломляющее.
Гектор был доволен.
– А какую помощь вы оказали бы нам, сделав замечания по играм, вам близким. Представляете, как драгоценна критика очевидца, скажем, того же движения Сопротивления для постановщика игры?
...Дятлов отбросил ненужный пистолет и тяжело опустил руки. Они приближались не спеша. У одного - лицо молодое, румяное, с рыжей щетиной. Другой - постарше, побледнее, в очках. Дятлов стал различать слова.
– Ты посмотри на него, - говорил молодой, - какая бандитская рожа. Такого и брать не хочу. Шлепну, и все.
– Давай, Фриц, давай, - улыбаясь, ответил бледный.
Молодой немец поднял автомат.
"Надо же - Фриц. Имя-то какое - нарицательное", - подумал Дятлов. Он сжал зубы, каменея желваками щек.
– Господа!
– раздался вдруг звучный голос.
Дятлов вскинул веки. Немцы непроизвольно оглянулись. В десяти шагах позади них стоял д'Арильи.
– Падайте, Базиль!
– закричал он.