Лекарство от амнезии
Шрифт:
«Что ты решила? Может устроить ее в частный интернат?»
«Чтобы отец мог навещать ее, а я за это платила? Нет. Пусть сам разбирается со своей проблемой. Я не собираюсь облегчать ему жизнь. Пусть волочит этот груз всю жизнь, как я волокла наш брак семь лет».
И меня сдали, как сдают сломанный пылесос. Свалили в кучу с остальными поломками – моим отцом…
***
Машина переваливалась с бока на бок,
«Не представляешь, как хорошо здесь летом», – пишу Ромке в блокноте.
Немой быть очень неудобно, в мире, где все вокруг говорят. Но иногда мне кажется, что я не одна такая. Многие отгораживаются механизмами, предпочитая их живому разговору. Просто они никогда не были немыми и не знают, какой это дар – уметь говорить.
Мы сидим на заднем сиденье и обмениваемся записками.
Идея родилась неожиданно, и я впервые почувствовала, что быть немой очень даже романтично. Мало кто в современном компьютеризированном мире шлет бумажные письма, а мы как у Пушкина в «Барышне-крестьянке», разговариваем с помощью бумаги, только не кладем письма в старое дупло, а суем между автомобильными креслами, просто для веселья. Теперь не одному Ромке приходится ждать моего ответа. Мы в одинаковом положении.
«В один год змеи от жары обезумели, вместо орехов свешивались с веток».
«Не страшно?» – спросил меня Ромка.
Я отрицательно покачала головой и махнула рукой на дорогу в город, скрючив пальцы и сделав маску пугающего монстра. Страшнее среди большого числа людей в огромном бездушном городе. Огромные механизмы, бешенные скорости, все куда-то спешат, и с их важными делами, им некогда подумать даже о самых близких.
Моя немота – это отпечаток жестокости людей, бездушности разводов. Она достаточно невидима, чтобы некоторые позволили себе забыть о случившемся. Но я просто физически не могу забыть. Потому что каждый раз, когда я пытаюсь сказать: «я забыла», я понимаю, что не могу произнести ни слова.
«Надеюсь, мы не увязнем в снегу, и Вике с папой не придется откапывать машину». Сегодня мне хотелось поскорее добраться до места и похвастаться деду и бабуле своими успехами.
Показался наш участок у самого леса. Огромные поля не истоптанного снега, где можно разглядеть каждый звериный след. Так и хочется упасть на чистое ровное полотно и почувствовать себя космонавтом-первооткрывателем, который первый ступил на эту неизвестную планету. Кое-кто назвал бы меня малым ребенком, который все еще любит копаться в снегу, но меня это не обижает и не трогает. Подумаешь. Вика, раза в два меня старше, а никогда не отказывает себе в удовольствии поваляться со мной в снегу или скатиться с горки.
Открыла дверцу, и утопила ноги. Короткие ботинки наглотались сполна, и поделились мокрой влагой с колготками.
«Где там мои любимые валенки?» Надо
Вижу Ромкин восторг и снова смотрю на все с первобытным восхищением.
– Это что белка? – Ромкины глаза округляются, а рука указывает на кормушку с семечками прямо под окнами.
«Ага».
Белки вечно ссорятся с птицами из-за еды.
«Всем хватит», – утешает дед и подсыпает еще.
Кутает яблони в плотные куртки из ткани, а зайцы их раздевают. Орудуют лапками как руками, проворно, торопливо. Дед им кормушку с сеном поставил, а они нет-нет да соблазняться на сладкие веточки.
Снег хрустит алмазным ковром, а брови и ресницы, как ветки деревьев, покрываются инеем. Среди древесных великанов, запрокинув голову к небу, мы вдыхаем полной грудью, ощущая вкус свободного от смога воздуха.
– Женька, вы чего там встали? Идите в дом. Ноги все мокрые. Простудитесь.
Вот опять со своей заботой о здоровье не дают продохнуть.
Захрустели к дому, и Ромка нерешительно замер у крыльца, приветствуемый нечеловеческим рыком. На него уставились два ярких глаза и скалились острые зубы. Наш телохранитель Боб выполнял свою работу – предупреждал чужака, чтобы не смел, превышать границы дозволенного. Солнечный бульмастив с темно-коричневыми ушами с незнакомцами твердый гранит, а с родными – мягче воска.
– Свои. – отозвался дед и, опираясь на костыли, поднялся с кресла. Весь седой, он походил на Деда Мороза с единственной разницей – на нем был черный тулуп и спортивная шапка.
Пес занял свое любимое место рядом с хозяином, дедуля потрепал его за ухом, а потом поманил меня.
– Давай свой нос.
Я смущенно подставила щеку для поцелуя. Семейные ласки действовали на меня, как уменьшающая жидкость, я чувствовала, что прямо на Ромкиных глазах превращаюсь в малышку.
– Так значит, твоего ухажера зовут Роман? Наслышан.
«Он не мой», – воспротивилась я, думая, как растолковать ему, что мы просто друзья.
– Вижу, что немой, – пошутил дед, косясь на Рому, который страдал временной потерей речи.
– Я не немой, – Рома протянул руку, – Здравствуйте.
Дед еще раз посмотрел на молодого человека и протянул руку.
– Ну, здравствуй, здравствуй.
Рома сглотнул под пристальным взглядом.
«Дед, ты чего его пугаешь?» – я внушительно посмотрела на деда.
– Я разве пугаю? – удивился дедуля. Морщинистое лицо улыбалось широко и дружелюбно, и он подмигнул одним глазом, – Я на него просто смотрю.
«Это как смотреть. Можно так, что человек выиграет марафон на длинные дистанции».
– Какие новости?
«Какие? Какие? Каникулы у нас», – я сияла как начищенные стекла дедушкиных очков.
Пора зимних праздников – время встреч и гостей, и я радуюсь каникулам, как радуется выпущенный из клетки на волю птенец. Ко мне, наконец, приедет Карина. Она не сможет сказать, что завалена с головой уроками, не сможет сослаться на кучу важных дел. Какие могут быть дела, если ее ждет сестра?
– Значит развлекаетесь?
– Общаемся, – храбро вставил Рома.
– Получается?