Лекарство от смерти
Шрифт:
А это идет вразрез с доктриной, что каждый человек может… это возврат к истинным магам. Но как же достали эти пустоголовые ублюдки, понапрасну привлекающие внимание к Ордену!
А поздним вечером к тебе приходит Тисаф. Ты ждешь ее, знаешь, что она придет, и все равно радуешься ей так, словно это богиня, спустившаяся с небес. Да нет, какая там еще богиня?! Разве могут быть какие-то другие богини?!
— Тише! Тише! — смеется она, обнимая тебя. — Весь дом перебудишь, сумасшедший…
Ты
Сильные девичьи руки обнимают тебя удивительно нежно. Бережно, словно ты хрустальный и можешь разбиться. Ну да, у тебя ведь все — в первый раз. И девушка просто не хочет тебя испугать.
Она просто не хочет оказаться похожей на ту…
Как бы ей объяснить, что ты — не хрустальный? Что у тебя уже — было?
Как бы объяснить так, чтоб не испугать? Чтоб поверила?
„А надо? — интересуется старик. — Лежи. Получай удовольствие. Успеешь еще лихость свою продемонстрировать“.
И правда. Зачем куда-то спешить? Нет, ты не боишься, что Тисаф оттолкнет нищего старика и калеку, но… если все это рассказывать… в двух словах все равно не расскажешь… или расскажешь так, что не поверят, испугаются… а говорить больше двух слов, потратить эту невероятную сказку на какие-то там объяснения… вот еще!
Ты обязательно ей все расскажешь. Все-все. Ведь ты и в самом деле любишь ее, а любимым все рассказывают, даже самое горькое, даже самое странное, даже то, во что никто другой нипочем не поверит. Ведь на то они и есть — любимые. Если они нам не поверят, то кто же тогда?
Что ж, Тисаф с легкостью делает все за тебя. С ее точки зрения — все правильно. Ведь это у тебя все впервые, а не у нее, значит, она и есть главная. Как скажет, так и будет правильно.
— Чуть-чуть не так… — ласково шепчет она. — Да, любимый… вот так, да… вот так хорошо…
А потом огромная волна накрывает вас с головой, и ты забываешь, что у тебя все впервые, ты все на свете забываешь, впрочем, и Тисаф ни о чем не помнит, в этот миг вы не ведаете ни зла, ни добра, не помните никакой боли и никакого горя, в этот миг не существует обыденной жизни с ее проблемами, есть только чистая и жаркая радость, а больше ничего нет.
„С утратой девственности тебя!“ — хихикает старик, когда волна спадает, оставляя вас на берегу.
„Сам дурак!“ — огрызаешься ты.
„Поцелуй девушку! — подсказывает он. — Шепни ей что-нибудь
„Сам знаю“, — откликаешься ты и тянешься навстречу своему дому.
— Любимая… как же мне с тобой хорошо… — шепчешь ты ей.
И дом раскрывает объятия.
Ты улыбаешься.
Дожди идут уже вовсю. Поздняя осень наконец наигралась разноцветными листьями и решила показать свой коварный норов. Посетители вваливаются мокрыми и с порога требуют подогретого вина с пряностями и медом. Зонты и плащи плохо спасают от сильного косого дождя с ветром, горячее вино у камина в уютном трактире — куда более действенное средство, о чем не устает напоминать своим посетителям господин Тэйн. Так что работы хватает. Впрочем, работать среди друзей и рядом с любимой девушкой…
Тебе так хорошо, что ты начинаешь бояться, как бы чего не вышло. Старик с тихим восторгом созерцает ровное пламя обычной жизни, своей собственной жизни, в которой он наконец-то здоров, молод, любим, окружен друзьями и счастлив. Вот бы еще перестала его грызть эта непрестанная неотвязная тревога, гадкий внутренний голосок, чуть что нашептывающий, что такое счастье не может длиться долго, обязательно что-нибудь случится…
Проходя за какой-то надобностью мимо комнаты Дестина, ты вдруг слышишь тихие голоса.
Дестин.
И господин Тэйн.
Ты уже собираешься пройти мимо, но, услышав свое имя, невольно останавливаешься. И хотя подслушивать нехорошо, страшно нехорошо подслушивать, старик решительно напоминает тебе это, но…
— Он меня спас, — заявляет Дестин, и ты холодеешь.
Дестин! Предатель! За что!
Ты просто не можешь поверить в услышанное. Ведь это же — Дестин. Тот самый Дестин, который сделал для тебя столько всего хорошего. Тот самый Дестин… лучший друг, почти брат!
— Он меня спас, — повторяет Дестин.
— Вроде бы это тайна, — в голосе хозяина легкая усмешка.
— Ну и что? — с вызовом отвечает Дестин. — А я все равно хочу, чтоб вы знали! Мой хозяин меня спас, а не что-нибудь там такое!
Вот и все. А ты еще надеялся, что твоя тайна останется тайной.
„Тайна, известная двоим…“ Почему-то всегда надеешься, что к твоим лучшим друзьям это не относится. Уж кто-кто, но они-то… они никогда, вот!
А у тебя так давно не было никаких друзей вовсе… и оттого еще больней, еще горше…
Ты замираешь, не в силах двинуться дальше. Ты стоишь молча. Стоишь, ожидая последующих слов, словно приговора. Впрочем, в какой-то степени так ведь оно и есть… вот сейчас он скажет, и…
— Я топиться собирался, — говорит Дестин.
„Бедняга, — думаешь ты. — Вовремя же я тебя увидел“.
И жалость застилает обиду и страх. Стирает их напрочь. Он был так близок к смерти. Быть может, ты остановил его в последнюю минуту.