Лекции по холокосту
Шрифт:
Р: То, что стоит в названии этой главы, должно было быть лозунгом рекламной кампании по возведению мемориала холокоста в Берлине.
«Было бы обидно иметь плакат, на который никто не обращает внимания». Этими словами Клаус Воверайт, бургомистр столицы Германии, пояснил свой выбор в пользу рекламного плаката (см. рис. 21) для берлинского мемориала холокоста[366]. Плакат этот, вывешенный на стене одного банка недалеко от Бранденбургских ворот, имел размеры 30 на 15 метров. Сам председатель еврейской общины Берлина, Александер Бреннер, высказался в пользу столь провокационного выбора. Несмотря на то, что пожилые евреи, возможно, будут чувствовать себя обиженными, цель в данном случае оправдывает
Не менее взрывоопасные первые два предложения, напечатанные на плакате мелким шрифтом и которые можно разглядеть только с близкого расстояния, гласят следующее: «До сих пор многие утверждают подобное. Через 20 лет таких людей станет ещё больше».
Вероятно, из-за протестов, вызванных таким предположением, текст вскоре был слегка изменён: «До сих пор многие утверждают подобное. Через 20 лет таких людей может стать ещё больше» (выделено мной — Г.Р.).
Свыше тысячи таких плакатов должно было быть размещено по всей Г ермании, а рекламная кампания, проводимая параллельно с этим в прессе и на телевидении, вместе с полумиллионом бесплатных открыток, должна была ознакомить с этим всех немцев.
Но лишь только эта кампания была объявлена, как стали раздаваться громкие крики протеста, в результате чего вся кампания была вскоре свёрнута:
«Снимите это немедленно! Холокостный плакат нашёл фальшивых друзей!
Благотворительный плакат для берлинского мемориала холокоста, с особым одобрением встреченный ревизионистами, будет снят “как можно скорее”»[367].
С: Как говорится, хотели как лучше, а получилось как всегда. Люди могли подумать, что всю эту затею с плакатом придумали сами ревизионисты.
Р: Тогда ревизионистов, наверно, повесили бы рядышком с плакатом. Что ж, посмеяться никогда не бывает излишним — даже над такой «священной» темой, как холокост.
С: Интересно, с чего создатели данной рекламной кампании решили, что через двадцать лет в холокост перестанет верить ещё больше людей?
Р: Здесь выражена тревога, что люди забывают то, что когда-то якобы произошло, если им постоянно об этом не напоминать. А тот, кто забывает, в итоге становится отрицателем. Так что берлинский мемориал предназначен как раз для борьбы с этой забывчивостью.
С: Тревога основана на том, что поколение, жившее в то время, включая свидетелей холокоста, вымрет через каких-то двадцать лет. И тогда уже ничего нельзя будет использовать для опровержения отрицателей.
Р: Хм, вы хотите сказать, что, к примеру, число тех, кто отрицает французскую революцию, увеличилось в конце XIX века, потому что поколение, пережившее её, вымерло?
С: То есть как это?
Р: Ну, любое поколение людей рано или поздно вымирает. Если бы наши достоверные исторические знания основывались на одних только свидетелях, то тогда бы вообще не было достоверной истории, старшей одной человеческой жизни. Таким образом, всегда ли количество отрицателей истории какой-либо эпохи растёт с исчезновением её свидетелей?
С: Вряд ли.
Р: Почему же вы тогда делаете исключение для холокоста? Если знания о каком-либо событии основываются только на свидетелях и никаких других следов, могущих пройти сквозь годы, нет, то какова тогда цена рассказам этих свидетелей?
Осмелюсь даже предположить обратное: наши точные знания относительно какого-либо обычного исторического события, как правило, растут с течением времени. Это происходит не вопреки тому, что умирают современники, но, в некотором смысле, как раз потому, что люди, бывшие свидетелями этого события, умерли. Ибо участники исторических событий всегда имеют свои личные интересы, и из-за этого их рассказы нередко бывают искажены. Преодолеть тенденцию к такому искажению часто становится возможным только тогда, когда этих лиц и их лоббистских группировок больше не принимают во внимание — особенно, когда последние имеют большое влияние.
Таким образом, если заявление о том, что через двадцать лет увеличится число людей, считающих, что «холокоста никогда не было», является верным, то причина для этого должна состоять не в неверии, а в наших растущих открытиях о «холокосте» и в уменьшающемся влиянии тех лиц и групп, которые имеют сильные и субъективные интересы в отношении историографии холокоста.
С: Выходит, допущение о том, что в будущем неверующих станет ещё больше, —
Р: Именно так, поскольку предсказывая, что через двадцать лет этих «дьявольских освенцимских отрицателей» станет ещё больше, они косвенно признают отсутствие достоверности своих аргументов и доказательств. В качестве замены рациональных аргументов гора бетонных надгробий, из которых и состоит берлинский мемориал холокоста, убедительна точно так же, как «доводы» при помощи кулаков.
Р: Следуя буквально по пятам за спектаклем вокруг берлинского мемориала холокоста, развернувшемся в начале июня 2001 года, в Германии вышел перевод книги американоеврейского политолога Нормана Финкелыптейна «Индустрия холокоста»[368]. В то время как американские СМИ обошли полным молчанием английское издание этой книги, в Германии имело место прямо противоположное. Успех книги и вызванное ею гигантское эхо, прокатившееся по всей Германии, имело одну немаловажную причину, которую я не побоюсь здесь назвать: немцам страшно надоело, что им постоянно долбят о холокосте, и Финкелыптейн подействовал как своего рода предохранитель, поскольку, будучи американским евреем, он мог свободно выражать то, что в Г ермании уже давно боятся говорить. Суть книги Финкелыптейна, по сути дела, такова: «Говоря о холокосте, евреи лгут и преувеличивают, чтобы извлечь финансовую и политическую выгоду»[369].
С: Немец сказать такое просто не может.
Р: Ну, вообще-то вы можете это сказать, но только по большому секрету, иначе вам светит тюрьма. Да и Финкелыптейну всё это просто так с рук не сошло. Он потерял должность преподавателя в Нью-Йорке, а прямо сейчас во Франции против него возбуждён иск за клевету[370].
С: Но вы ни в коем случае не можете считать Финкелыптейна своим, поскольку его родители прошли через холокост.
Р: Финкелынтейн — не эксперт холокоста, так что большой пользы от того, что я вдруг захочу считать его своим единомышленником, не будет. Но он хотя бы не побоялся затронуть проблему холокоста и показать, насколько политизированной является эта тема и как ею злоупотребляют могущественные еврейские группировки. С его заявлениями о ненадёжности множества свидетелей можно либо соглашаться, либо нет. Факт, однако, состоит в том, что Финкелыптейн подошёл к теме холокоста в дискуссионной и сенсационной манере. Это всё, что я хотел сказать по этому поводу.
Чтобы понять, почему Финкелыптейн затронул душу столь многих немцев, позвольте мне привести цитату из речи одного немецкого писателя левого толка, весьма известного у себя на родине, Мартина Вальзера. В 1998 году Немецкая книжная торговая ассоциация наградила его премией мира. На церемонии награждения Вальзер выступил с речью, один отрывок из которой вызвал в Германии большой ажиотаж, поскольку «политически корректные» немецкие круги сочли его скандальным.
Вот что он сказал: «Все знают нашу [немецкую] историческую ношу, вечный позор; не проходит ни одного дня без того, чтобы нам не поставили его в упрёк. Может ли такое быть, что интеллектуалы, клеймящие нас позором, хотя бы на секунду впадают в иллюзию, что, напоминая об этом снова и снова, они хоть немного оправдывают себя и на одно мгновение становятся ближе к жертвам, чем к палачам. Кратковременное смягчение безжалостного противопоставления палачей жертвам. Ещё ни разу не считал я возможным покинуть сторону обвиняемого. Временами, когда я больше не могу никуда посмотреть, чтобы не столкнуться с обвинением, для того чтобы облегчить бремя, мне приходится возражать самому себе, что в средствах массовой информации также сформировалась обвинительная обыденность. Я, наверно, уже раз двадцать отворачивался от экрана при виде самых страшных сцен из концлагерей. Ни один нормальный человек не станет отрицать Освенцим; никто в здравом уме не станет спорить с чудовищностью Освенцима; но когда средства информации каждый день суют мне в лицо это прошлое, я замечаю, что что-то во мне восстаёт против этого постоянного показа нашего позора. Вместо того чтобы быть благодарным за беспрестанное демонстрирование нашего позора, я отворачиваюсь от экрана. Когда я замечаю, что что-то во мне восстаёт против всего этого, я пытаюсь прислушаться к мотивам, когда нас клеймят позор, и я почти счастлив, когда обнаруживаю, что суть уже не в том, чтобы не дать забыть, а в том, чтобы эксплуатировать наш позор в нынешних целях»[371].