Лексикон
Шрифт:
Эмили вернулась в тот дом. Она могла бы вернуться в дом Гарри, но там ее ждали воспоминания. В четырех стенах Эмили почувствовала себя спокойнее. Она тщательно вымыла руки в бачке, потом села на унитаз и уставилась в никуда. Оцепенела. Где же слово? Оно должно быть там.
Вероятно, Йитс намеренно поставил ее в такое положение. Вероятно, он уже давно забрал слово, тайком. За ней все это время следили, и сейчас они окружают ее, стягиваясь сюда по разным улицам и шепотом переговариваясь друг с другом…
И все же ей казалось, что это не так. Эмили плохо понимала Йитса, но по опыту знала, что люди, наделенные властью, всегда используют эту власть. Она чувствовала, что слово там. Она остро это чувствовала.
Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Эмили встала.
Она
Она прошла вглубь на несколько шагов и подняла аппарат. Ее мысль состояла в том, что эта штука – действительно слово. Оно было на окаменелом куске дерева, но дерево как таковое не играло важной роли. Главным был символ. Эмили нажала на кнопку и сквозь веки увидела вспышку. Слегка сместив фотоаппарат, опять нажала на кнопку. Она сделает множество снимков. На большинстве из них будут запечатлены страшные картины, но на одном окажется слово. Люди заходили в это помещение и превращались в убийц, ergo, слово находилось там, где его можно было увидеть. Эмили снова сместила аппарат, нажала кнопку и сделала еще один снимок. Она будет снимать, пока в аппарате хватит памяти. Потом перекинет фотографии на компьютер, увеличит их в тысячу раз и изучит каждую, пиксель за пикселем. На это уйдет целая вечность. Она увидит страшные вещи. Но своего добьется. Она найдет то, что выглядит как кусок деревяшки. И поймет, где расположено само слово. Она увеличит его в сотню раз, пока оно не вылезет за края монитора. И скопирует его. Слово – это не вещь. Это информация. Ее можно продублировать. Она скопирует его, вырежет на куске дерева, и это будет то же самое. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто поможет ей, чтобы ей не приходилось держать в голове все слово. Она разделит его на сотню крохотных кусочков, пронумерует их, чтобы потом можно было собрать. Ей придется придумать, как безопасно переносить его. Держать его закрытым. Эмили снова нажала на кнопку. Хорошо бы сделать из него ожерелье.
Эмили вышла из больницы. Воздух казался невероятно свежим, и она буквально глотала его. Сначала она просто шла, потом побежала. Рюкзак бил ее по спине. Она крепко прижимала к себе фотоаппарат. Надо бы остановиться и завернуть его во что-то мягкое, а потом убрать в рюкзак. Но Эмили не могла остановиться и бежала по мертвым улицам. Над головой проорала ворона. Она крикнула ей в ответ, издала нечто, похожее на безумный йодль, который разорвал царившую вокруг тишину. А ведь она должна соблюдать осторожность. Ведь они могут услышать ее. Эмили бежала, изредка икая и что-то бормоча себе под нос. Ей отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от этого места, там, где можно будет вдохнуть полной грудью и завизжать от радости – ей этого так хотелось…
Йитс поднялся на крыльцо, и его окружили дворецкие. Он думал, что они закончатся у подножия лестницы, но здесь их оказалось еще больше. Один поспешил проводить его через открытые двойные двери, другой принялся мягко расспрашивать, не желает ли он выпить прохладительного, третий захотел забрать у него пальто. Все это сопровождалось переговорами на низких тонах, и Йитсу стало казаться, будто он движется в бурлящем потоке. Он позволил, чтобы с него сняли пальто. Четвертый дворецкий вообще проявил небывалую наглость: быстро подошел к нему и поправил галстук-бабочку. Дворецкий, который хотел напоить Йитса прохладительным, встал так, чтобы Йитсу достаточно было сделать один шаг – и бокал с шампанским сам оказался бы у него в руке. Однако Йитс не знал этого дворецкого и ни за что на свете не позволил бы абсолютно чужому человеку поить его любыми напитками.
– Там испанец, – сказал Элиот.
Он вслед за Йитсом поднялся по лестнице и сейчас заглядывал в дом. Дворецкие шарахались от него, словно он был утлым суденышком в бушующем океане, а все потому, что Элиот не надел смокинг. На нем был коричневый костюм и бежевое пальто, которое Йитсу пришлось бы в буквальном смысле сдирать с него, если бы он вдруг захотел увидеть
– Ты идешь? – сказал Йитс. – Думаю, некоторые из делегатов прихватили с собой советников.
– Нет. Я неподобающе одет, – сказал Элиот и только потом сообразил, что, по сути, это не было приглашением.
– Тогда увидимся в офисе.
– Русский не придет. Я специально зашел, чтобы предупредить тебя.
Йитс заколебался. Дворецкий с шампанским воспользовался шансом проскользнуть вперед, и Йитс повернулся к нему, чем вызвал у несчастного приступ жесточайшего стыда за то, что он посмел привлечь к себе внимание. Униженный, дворецкий быстро исчез.
– В каком смысле?
– Русский будет участвовать по спикерфону.
– Ты, наверное, шутишь.
Элиот пожал плечами.
– Так говорят люди.
– Что ж, – сказал Йитс. Он тщательно готовился к таким встречам и старался предвидеть все случайности. Но спикерфон… Русский боится, что его скомпрометируют? Разве он не знает, что, используя спикерфон, демонстрирует свой страх всем делегатам, находящимся в этом доме, буквально кричит о своей уязвимости? Это же нелепо.
Элиот все не уходил, поглядывая в зал, на роскошные платья и смокинги.
– Спасибо, – сказал Йитс.
Элиот кивнул и стал спускаться. Йитс почувствовал, как с каждым шагом Элиота, с каждым дюймом, увеличивающим расстояние между ним и теми жуткими ботинками, его настроение улучшается. Дворецкие зароились вокруг него, возбужденные его невниманием. Он отмахнулся от них едва заметным движением плеча и вошел в дом.
Внутри у самых дверей он встретил фон Гете, который любовался толпой гостей, включавшей, если Йитс не ошибался, одного сенатора и двух конгрессменов. Гете был немцем, низкорослым и остроносым, с зализанными темными волосами. На нем были очки в золотой оправе, и Йитс был уверен, что это лишь декорация. Обут он был в изумительные коричневые туфли ручной работы. Гете извинился перед собеседниками, подошел к Йитсу и обеими руками обхватил его руку.
– Guten Tag, mein Freund, – сказал Йитс, чем вызвал гримасу отвращения на лице Гете. – Wie geht es Ihnen? [16]
– Паршиво.
– Прошу прощения, – сказал Йитс. – У меня нет возможности совершенствовать свой немецкий так часто, как хотелось бы.
– Вы прощены. – Этот диалог означал, что Гете не желает общаться с Йитсом по-немецки, что, с одной стороны, было разумно: ведь гораздо проще противостоять, когда тебя пытаются компрометировать на выученном тобою языке, а не на твоем родном. С другой стороны, это было трусостью, по той же причине. Йитс был рад поддержать дух встречи. Он прибыл сюда не для того, чтобы кого-то компрометировать. К тому же он искренне сомневался в способности Гете причинить ему какой-либо вред на английском. – Вы организовали великолепный прием. Все очень достойно.
16
Добрый день, друг мой. Как дела? (нем.)