Лёлита или роман про Ё

Сеничев Сергей

Одной рукою я тоже жал её к себе, чуть не раздавливая, а другой яростно наглаживал по затылку — совсем как кошку, у которой март и которую не знаешь, чем унять.

Мне опять не хватало слов. В лучшие миги их всегда не хватает, и лишь такие дебилы как я не понимают, что слова в эти миги не нужны. И лишь такие дебилы ищут их и находят, и твердят, твердят, как поп с трибуны партсъезда:

— …я умру наверно, если ты сделаешься обыкновенной, если станешь такой же, как все, обыкновенной серой хамкой, от которой ничего кроме хамства же произойти не сможет… Лёленька, золотце, малыша моя, ты такой светлой должна быть, чтобы… такой святой, что…

— Это я-то дура? Да это ты идиот! — и она выпросталась и принялась

долбать мне в лобешник, бездумно полагая, что так доходчивей. — Хватит лекции читать: будь святой, будь светлой… Год уже читаешь! Ты не видишь, что ли, что здесь всё не как там?

— Что? Ну что тут по-другому? Ты не ребёнок, а я не старик? Кровь в нас с тобой не одна течёт?

— Андрюшка… Ты слепой, — и сползла с меня. — Может, хватит в бога-то играть? Бороду он, поглядите-ка, отпустил, мимо зеркала не пройдёт, чтобы не покоситься: ну, как там? нимбом ещё не пахнет? Успокойся, милый: чем от тебя пахнет, я потом как-нибудь расскажу…

— Ну что ты несёшь? Какие зеркала? Ты первое зеркало здесь вчера только увидала…

— Да? А с лампой по ночам то и дело к окошку зачем? Чего ты там разглядываешь? Не себя? Мне уж хотя бы не ври… Какой, вот какой ты на фиг создатель? Создавать хочешь — ну и вперёд! Бери и создавай! — она орала, так орала, что казалось, связки сейчас сорвёт, и лёгкие лопнут, а сама вообще описается. — Нету же больше ничего кругом. Лес один. Ты да лес. А перед тобой — глаза-то разуй — женщина. Последняя, может, на земле, Ева, считай, готовая! Извини, конечно: какая уж есть, других не завезли…

— Да чего ты…

— Да заткнись! Я тебя умоляю: заткнись и помолчи минуту. Одну только минуту помолчи… Дед мне сказал… А ему бабка… Что придут Адам с Евой… Ну неужто так трудно врубиться: Адам-то — ты!

— Лёленька, мы втроём пришли.

— Да ты оглянись: нет больше третьего. Ты Адам. Сам не чувствуешь, мне поверь, — чем спокойнее она становилась, тем большую власть надо мной обретала, и я ощущал это как данность, которой всё труднее сопротивляться. — И не надо ничего бояться. Нечего нам с тобой бояться. Дед знаешь что напоследок сказал? Знаешь?..

Откуда? Ну вот откуда, хорошая ты моя, мне знать, что там ещё сказал тебе старый хрыч на прощание!

— Что я не папкина.

И мир перевернулся вверх тормашками…

10. Тень отца и ещё четверо, не считая собаки

…Это правда, братан…

…Валя, ты хоть не смей!

…Да чего тут сметь-то… Ты же помнить должен: у нас с Анькой и правда долго не получалось. Пошли к докторам. Доктора говорят: в супруге проблема. Ну, и взялся я Анюту по институтам возить, благо по карману уже было. Год, два — всё без толку. Смотрю: она стареть стала. Прямо на глазах. От вины. А какая вина? — ну не дал бог. Бывает… На каждом же шагу такое… И вдруг: давай разведёмся, пока я руки на себя не наложила… С ума, говорю, сошла! Ты чего?! Ничего, говорит. Не могу, говорит, больше, сколько можно, хватит по этим клиникам мотаться, пустая я. А ты, говорит, женись и попробуй сначала… Дура ты, говорю, Аньк, дура: ну, если уж так — вместе и переживём. Нет — женись и всё… Да какого хрена, говорю, если я тебя люблю? А она своё: пустая, всю жизнь тебе перекаверкала, не хочешь разводиться, тогда вон на стороне где-нибудь заделай, только не могу я так больше. Чего, говорю, Ань, именно-то ты не можешь? Смотреть, говорит, больше не могу, как мучаешься. Ах, не можешь, говорю? И пошёл наверх, принёс ружьё, при ней оба ствола зарядил. Ладно, говорю: я мучаюсь, ты не можешь, тогда давай один сейчас в тебя, другой в себя… Она глядит, понимает, что не шучу, прости, говорит, Валь, жакан забрала, за руку взяла, повела на кухню, литровку из холодильника достала, и так мы до утра и просидели. А утром уже я её — цоп за руку да в «Москвича» — «Москвичонок» у меня тогда был.

Она: куда, зачем? Сиди, говорю. Вспомнил я, Андрюх, про бабку одну мне рассказывали… Ну, рассказывали и рассказывали, ты-то знаешь, не верю я в них, а тут думаю: а чего? Хуже, что ль, сделает? И посадил и повёз…

…Что за бабка?

…Да какая разница! Не в этом же дело… Едем, значит, а ехать далеко, наугад практически везу, по кем-то когда-то объяснённому… Да если бы не водка, я бы в жизни, а тут — помчался… Анька сидит, ничего понять не может, а я ей анекдоты матерные травлю, какие не с каждым мужиком. Перестань, говорит. А я не могу. Вот не поверишь: не могу и всё! Пожалуйста, говорит, прекрати. А меня как прорвало. Она — в слёзы, а я ебукаю и хохочу… Но, что характерно: нашёл ведь я ту бабку. Не обманули мужики: скит посреди леса на пять дворов, подъехали, а она сидит, как нас дожидается. Я — здрасьти — ни имени же, ничего не знаю, она только рукой махнула, Аньку в дом повела, а мне велела снаружи дожидаться… Ну сижу, курю, выходят. Анька сразу в машину, а бабка ко мне: твоя, сынок, немощь. Помочь, спрашиваю, чем можете? Ничем, говорит. И пошла…

Обратно мы, сам понимаешь, молча уже, кончились анекдоты. А дома я деньги, сколько было, сгрёб, сбегал ещё занял, Анюте вручил и велел ехать куда хочет, но чтоб вернулась с ребёнком. А иначе, говорю, ружьё ты видела. Но тогда уж мне одному. Не вернёшься — пойму, не поедешь — точно шарахнусь…

Ничего мне моя Анечка не сказала, только прижалась так — не передам… Потом в руку поцеловала и пошла чемодан собирать…

Отвез я её на вокзал и даже ждать не хотел, пока билет возьмёт — какая разница, куда. Чемодан вытащил и за руль. А она просунулась в окошко: я вернусь, Валь, смотри не начуди тут. Ладно, говорю, понял. А она в руку вцепилась: слышишь? я вернусь. И всё. И пошла — краси-и-ивая…

Как я ту неделю пережил, не спрашивай. Помню только — дверь хлопнула, и входит моя Анюта. Обнялись. А она в пол смотрит, глаз поднять не может. Ты чего, говорю, я ж сам послал. Всё, говорит, хорошо. Я: да откуда ж ты знаешь-то? Знаю, говорит… А через двести восемь дней родила Лёльку… Ну а как уж они выкарабкивались — это ты в курсе… Такие, брат, дела… Одно скажу точно: именно тогда Лёлька мне дороже родной стала…

…А чья — не спрашивал?

…Зачем?… Может, твоя, чо уж теперь…

…Думай, чего говоришь!

…У-у-у! Я тогда чего только не передумал. И потом, когда увидел, что одно со мной лицо, а не в меня, в кого, значит? Да и логично даже получалось, что к тебе Анюта прокатилась: чтоб вроде как почти от меня.

…Валь, клянусь…

…А не клянись. Я сам понемногу разобрался. Не смогли бы вы столько времени таиться: ни ты, ни она. Просто не смогли бы и всё. А что как две капли — это я недавно уже понял: не в семечке ж дело. На кого же ей похожей быть, если не на отца. А я был отец…

…Я знаю, Вальк.

…Не знаешь ты. Ты только догадываться можешь.

…Почему ты мне всё это теперь рассказал?..

…Потому что нету меня больше…

…А зачем?

…Затем.

…Ты нас видишь сейчас?

…Ну, как вижу — и вижу, и нет.

…Проклинаешь?

…Кого?

…Меня.

…Не знаю…

Я себя проклинал.

— …андрюш давай щас, вот не потом а щас, ты меня слышишь это щас надо и не чтобы мир спасти, мир мы спасём после, обязательно спасём, про мир твой я не забываю, но щас потому что я так хочу, я сама понимаешь? ты не думай я не глупенькая, просто мне понять надо зачем родилась не мальчишкой, и я готова уже понять это и почувствовать и хочу чтобы помог мне не кто-нибудь а ты, и не потому что никого больше рядом нету ну правда не поэтому, вот ни капельки не поэтому а потому что это ты… да я сто тимок бы прогнала только чтобы это ты был ну как же ты этого не видишь как ты не чувствуешь-то меня андрюшка?..