Лёлита или роман про Ё
Шрифт:
— Ты как там, старый?
— Вязи-вязи, — подбодрил Дед.
Будь ноги покрепче, небось ещё и шенкельнул бы.
— Слышь, жокей, — вспомнил я, — вот ты христианство порочил, а мы дни рождения сверили, и…
— Дотумкали значицца, — рассудил он. — А я чаво? Я ж не успоряю, Исус фихура приметна. Только ить сдаёцца мине что ент яво под астрономию подохнали а не наоборот.
— Да уж, тебя не зацепишь…
— Ну и не цепляй…
— А нас что, тоже, выходит, подгоняли?
— А то нет.
Мы подоспели
— Одно слово марахфет! — похвалил Дед.
Мы отвели ему лучшее за столом место — к печке спиной. Сами расселись.
— Эх, — заключил я, потирая руки, — под такое меню наркомовских бы сто грамм, конечно…
Стол получился действительно ломовой. Без икры с фуагрой, но натурпродукт к натурпродукту. Да на Лёлькино мастерство помноженные.
— Чо скажешь, Деда? — повернулась она к дорогому гостю.
— А чаво скажу — скажу нониче сам бох велел. Ташшы!
— Эх! — передразнила она меня, важно подымаясь.
— Не понял? — подскочил и я.
— Да сидите вы, — обломил Тим. — Я сам.
И кинулся вон.
— Слушайте, чо происходит-то?
— Чего-чего, — подмигнула Лёлька Деду (а тот — ей). — Эх и происходит.
Тимка вернулся с хорошо знакомым штофиком, только белого стекла и запотелым — как пить дать со льда. Это был очередной бабкин презент.
— Пляши Андрюх, — хрюкнул старый, — привет табе от наркому вышел.
— Да ну вас, честное слово! А сразу что, нельзя было?
— Вот сроду на него не угодишь, — возмутилась Лёлька. — Как лучше же хотели… Тим, убирай давай…
— Тихо-тихо-тихо! — запричитал я, чуя, что снова опростоволосился. — Как это убирай? У меня же тост.
— А у Кобелины хвост, — фыркнул Тим.
Фантастически чуткий на происходящее пёс хвостом на сей раз не повёл.
— Варнак ты варнак и есть, — подытожил Дед. — Разлявай уж Тимох. Усем кроме ентова…
— Ну ладно вам, — взмолился я. — А то вы меня не знаете! Привыкайте уже, что ли, помаленьку…
— Сказать-то чего хотел? — перебила Лёлька, точно последнее слово предоставила.
— А сказать я хотел бы вот что…
И взял холодящую пальцы стопку. И встал.
— Друзья мои!.. Родные вы мои…
Я точно знал, чего хочу пожелать им всем и себе заодно в этот и впрямь судьбоносный момент, но до пожеланий нужно было ещё добраться.
Я говорил долго. О том, что уходящий год оказался самым, может быть, тяжёлым для каждого из нас, но разве не он же и самый счастливый?.. Отдельным пунктом отметил тот уникальный факт, что человечество впервые сидит за одним столом в полном составе, что обязывает каждого из нас к тому, чтобы…
— Ты щас президента напоминаешь, — не сдержался Тимка. — Только вместо дорогия россияни — дорогия земляни…
— А
— Да ладно, я не в обиде, — на меня накатила волна безудержного благодушия: перебивайте, пожалуйста! сколько хотите, столько и подтрунивайте. — Я ведь только хотел сказать, что…
— Молчь кому говорю! — повторил старик.
И тут действительно стало не до слов — ни мне, ни остальным. Посуда на столе завибрировала и пару секунд спустя натурально задребезжала. Это был тот самый, хотя и хорошенько уже подзабытый гуд-гул: так приближались бегущие. Но теперь рокот казался стократ громче и зловещей обычного. Задремавший было пёс вскочил и глухо зарычал на дверь, и все мы разом побледнели и уставились на Деда.
— А ну-к хлянь Тимонь, — скомандовал тот.
— Лучше я, — прохрипел я.
— Цыц, — осадил Дед, напоминая, чьё слово здесь главное. — И ты цыц, — приструнил он и Кобелину. — Сам он. Без вас…
Таким серьёзным нашего мракобеса я ещё не видал.
Тимка отсутствовал недолго, минуты три. За это время шум снаружи стих. Но лица на нём, вернувшемся, не было. А и было, так не его.
— Оне? — осведомился Дед.
— Оне. Озером ушли. Тушите свет. Я щас.
— Ну куда ты опять? — дёрнулся было я, но лампу слегка прикрутил.
— Они чего же, и по снегу, что ли, голышом? — прошептала Лёлька. — Так ведь не бывает. Они же живые…
Я подошёл к окошку. Ни черта не видно: снаружи намёрзло, изнутри снежинки её мешают.
— Пошли, чего покажу, — позвал Тим, он был уже в шинели и с карабином…
Снаружи было тихо. Но дьявол знает, как передать то, что почувствовал я, бросив взгляд на озеро: там, в полукилометре примерно, на припорошенном снегом льду сиял ряд ослепительных белых огней.
Я насчитал одиннадцать штук.
Сначала они показались здоровенными прожекторами. Вгляделся: нет — одиннадцать маленьких лун.
— Что это?
— Прищурься.
Я прищурился: это была летучая дура…
Вот тебе и голландец с партизанами.
— Эй, вы где там? — окликнула из сеней Лёлька.
— Сейчас, — практически хором.
— Всё нормально? Скорей давайте, — и назад, к столу.
Тимка остался на крыльце. Я вернулся в избу.
— С Новым годом, мальчики и девочки…
И вкратце поведал о незваных гостях.
Если знаете слово покрепче, чем оторопь, считайте, что оно здесь и есть. Растерянность лишила даже способности паниковать. Всех, включая Деда.
Он заговорил не сразу:
— Слухай мене. Айдате-ка обратно в церкву.
— А стоит? Это ж, считай, к ним под бок.
— Делай чаво велю долдон. Одяхайсь девонька.
— А кто они такие? — не удержалась Лёлька, кутаясь в шаль.
— НЯ ЗНАЮ! — заорал Дед; и мне: — Подь сюды, транхспорт.
На передислокацию ушло минут пятнадцать.