Ленин в Цюрихе
Шрифт:
— Мировая революция сейчас недостижима, а социалистический переворот в России — достижим. Именно против царизма должны сплотиться все рабочие партии мира!
Откровеннее — не значит откровенно. Деликатная проблема, её нельзя открыто выразить в публичной дискуссии социалистических кругов. Но вот и с глазу на глаз единомышленнику не каждому скажешь.
Этот шароголовый, перекатчивый, колкий — почти неуловим. Почти никогда нельзя предсказать его лозунга — удивляет всех и всегда. И совсем никогда не узнать, что он думает. Особых задач социализма в России — он не понимает? Или не принимает? Y него — вообще ослаб специфический
Даже с Брокдорфом эту проблему легче обсуждать. (Парвус вообще заметил, что с дипломатами всё обсуждать и прямее и проще, чем с социалистами.)
И остаётся только настаивать по поверхности:
— Любым путём уничтожить сейчас — именно царизм, надо думать об этом только!
И — к главному: как уничтожить? Весь смысл приезда и весь смысл этого разговора в том и есть: какие столичные, какие провинциальные подпольные организации согласен Ленин поставить сейчас на подготовку восстания? Кто и где эти люди в их железной связи и в их непобедимой готовности? Знал же Парвус, кого рекомендовал германскому правительству как самого неистового русского революционера! Знал, за каким союзником теперь приехал! Десятилетиями казалось: безумный раскольник! Он отметал всех союзников, раздроблял все силы, не хотел слышать о партии профессоров, не хотел слышать о плавном экономическом развитии, всегда — подполье! только — подполье! партия профессиональных революционеров! В мирную эпоху это казалось дико — и Парвусу, и всем, — но вот, при войне, прорисовалось, наконец, какой же он запасливый догадливый умница! Но вот когда, наконец, пришла пора использовать его могучую тренированную скрытую армию! Вот когда, наконец, пригодится, что она есть. В расчёте на неё и велись переговоры в Берлине, в расчёте на неё и составлен План.
Но Ленина так не собьёшь, не повернёшь, он — своё видит и своё настойчиво ведёт:
— И как вы так примитивно переносите революционную ситуацию Пятого года на ситуацию нынешнюю?
Ну, это же ясно: война — разрушительней, длительней, изнурение и горечь масс — несравнимы, революционные организации — сильней, либералы — и те сильнее, а царизм нисколько не укрепился.
А Ленин всё — своё, его глаза как будто не прямо смотрят, а — по кривым линиям заворачивают:
— Хорошо. Но как вы отсюда так смело назначаете дату начала?
— Ну, Владимир Ильич, ну какую-то же надо назначить — как цель, для единства действий. Ну предложите другую. Но 9 января — наилучшая, символическая, все помнят, и многие даже без нашего сигнала начнут. Легче на улицу выйдут. А — лишь бы первые вышли, а там — пойдет!!
Что-то жмётся, жмётся Ленин. Ну, понятно: излюбленное подполье открыть — значит, отдать. Неохотно.
Уже то, что Парвус так горячо настаивает, — показывает, что хочет тебя использовать.
— Так как же, Владимир Ильич? Пришло время действовать!
(О, понятен ваш план! Вы выступите сейчас объединителем всех партийных группировок плюс ваша финансовая сила плюс ваш теоретический талант, и вот вы — вождь единой партии и Второй революции? Снова?!)
Но — из глаз невычитываемых, но с губ непро- шевельнувших, но через лысоту непроницаемого котла, — с проницанием тоже нерядовым, вырвал Парвус ленинские мысли, развернул, прочёл и ответил с бокового захода:
— Почему и предлагаю я вам ехать в Стокгольм: чтоб вы сами руководили от начала и до конца. Вы можете мне никого не называть, ничего не открывать — только берите деньги, листовки, оружие — и посылайте! Я, —
(Тем подозрительней. А что ж он всё — о России?)
— Мне только нужно, чтоб выполнен был План.
...Только может быть и План — мы понимаем
неодинаково?..
Ртутно-неуловимый, ни в руки, ни в аргументы:
— Это значит — как и вы, открыто измараться о германский генштаб? Революционер-интернационалист этого себе позволить не может.
Раза два еще загребя, загребя обеими руками, привалился к собеседнику непробиваемому:
— Да не марайтесь! Не надо! Эту грязь — я беру, я взял на себя. А вам — даю чистые миллионы. Только — подайте мне трубы, по которым их лить. Только сплетём наши подземные, подводные, тайные нити — и мы взорвём Вторую русскую революцию!! А??
И глазами, где ум не потратил себя ни на радугу красок, ни на ресницы, ни на брови, — бесцветным концентрированным умом — проникал, хотел понять: отчего же — отказ?
Но в ленинские глаза, бурящие, выкапывающие, нельзя было войти, как нельзя войти в шило.
Двумя шильцами, двумя шильцами и с усмешечкой косенькой — недоверчивой, угадчивой и опровер- жительной, встретил Ленин такой заман:
— И для этого, вы сказали, — шелестел его голос ехидно, — примирительная конференция в Женеве? Будем примиряться? С меньшевичками? — И откинулся, как отброшенный, еще б и дальше, да спинка кровати держала: — Да вы что?!? Что значит — примиряться? Уступить меньшевикам ??? — Встряхами головы как бил, как бодал: — Ник-когда! Низ-зачто! С меньшевиками? Да пусть лучше царизм стоит еще тысячу лет, но меньшевикам — не уступлю ни миллиметра!
Да он вообще — социалист ли?!.
А Ленин еще доканчивал молча удары головой. Добивал кого-то. Договаривал что-то — со всею яростной мимикой, но — беззвучно.
Нич-чего Парвус понять не мог. Всё-таки, ехал — такого не ждал. Великий неутомимый и самый крайний революционер при самой лучшей ситуации, при всех выстланных ему услугах — и не хотел делать революцию??.
Уже теряя надежду, уже так просто:
— Но для чего же тогда двадцать лет этих теоретических сражений, разграничений? Где же ваша последовательность? Вы готовили подполье? Вот ему лучшее применение, другого такого не наступит во всю вашу жизнь! Что же вы, роль играли?
А у того — не замкнутся губы, аргументы всегда в десятках: '
— Будем ли упрекаться в непоследовательности? Вы тоже говорили: кучка не может принести революцию массе. А сейчас?
Свесился, свесился Парвус, подбородком с головы, головою — с шеи, шеей — с туловища, руки между колен.
— Да-а-а-а...
Отказом Ленина Великий План казался почти разрушенным.
— Ну что ж... Хорошо... Плохо... Времени осталось мало... Значит, буду создавать собственную организацию.
Просчитался Ленин! Пожалеет когда-нибудь.,
— Хоть уступите мне кого-нибудь? Нашего общего друга?
(Рвать мостов не надо, ссориться не надо, Парвус еще ого как пригодится.)
— Кого это?
—: Ганецкого.
— Берите.
— Чудновский, Урицкий — у меня уже там. Бухарина?..
— Не-ет, Бухарин не для этого.
— Так. А — сами в Скандинавию? Быстро перевезу.
Шилыда-глаза:
— Нет. Нет, нет!
Тяжело-тяжело мешку себя таскать. Тяжело вздохнул, от души: