Ленин в жизни
Шрифт:
Л. А. Фотиева.С. 188
Теперь лишь два раза в день по нескольку минут он мог писать свой дневник, диктуя его или тов. Фотиевой, или мне.
М. А. Володичева.С. 216
Владимир Ильич сказал, что теперь он понимает, почему его стенографисты не удовлетворяли. Он привык видеть свою рукопись перед глазами, останавливаться, обдумывать в затруднительных случаях то место, в котором он «увязал», ходить по комнате, даже просто убегать куда-нибудь гулять; ему и теперь часто хочется схватить карандаш и писать или внести самому исправления.
Л. А. Фотиева [1].С. 207
Обычно
М. А. Володичева.С. 216
Постепенно время для диктовки Владимира Ильича было увеличено до 20 минут в день, а затем до 40 минут в два приема, утром и вечером.
Л. А. Фотиева.С. 187
В 6 часов заходила Мария Ильинична или из квартиры Владимира Ильича звонили в Секретариат, и я шла к Владимиру Ильичу.
М. А. Володичева.С. 216
Необходимость диктовать, а не писать самому сильно затрудняла Владимира Ильича. Он и до болезни не любил диктовать. Владимир Ильич говорил, что привык видеть перед глазами написанный текст. Его стесняло, что в минуты, когда, продиктовав фразу, он останавливался, обдумывая дальнейшее, стенографистка бездействовала, ожидая продолжения. Пытаясь приучить себя к диктовке, Владимир Ильич просил, чтобы стенографистка имела при себе какую-либо книгу для чтения в перерывах. Однако и это не помогло. Тогда стенографистку поместили в соседней комнате, дали ей наушники, и Владимир Ильич диктовал по телефону. Но к этому способу он прибегал редко и неохотно…
Диктуя свои последние письма и статьи, Владимир Ильич быстро, скороговоркой произносил сложившуюся в уме фразу и останавливался ненадолго, продумывая следующую. При этом Владимир Ильич никогда не повторял уже произнесенное предложение, и ни М. А. Володичева, ни я не осмеливались переспрашивать, боясь нарушить течение его мысли. М. А. Володичева рассказывала, что в то время когда Владимир Ильич, например, диктовал фразу: «Нашим Сухановым...» — на словах «и не снится» остановился и, пока обдумывал продолжение, шутливо сказал: «Вот какая память! Совершенно забыл, что я хотел сказать! Черт возьми, беспамятность удивительная!»… На словах «и чем круче эта революция» Владимир Ильич остановился, несколько раз повторил их, попросил прочитать ему предыдущее, засмеялся и сказал: «Тут я, кажется, завяз окончательно, так и отметьте — завяз на этом самом месте!»
На замечание Володичевой, что диктовка стенографистке — это неизбежное зло на короткий период времени и что скоро он сам сможет писать, Владимир Ильич усталым голосом сказал: «Ну, это когда еще будет!»
Л. А. Фотиева [1].С. 189,200, 208
Таким образом, им были продиктованы все последние статьи, появившиеся в печати в 1923 году: «Странички из дневника», «О кооперации», «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше».
М. А. Володичева.С. 216
23 декабря 1922 года мне сообщили, что меня вызывает к себе Ленин. Его беспокоит один важный вопрос, и он хочет продиктовать что-то стенографистке. Мне и раньше приходилось стенографировать выступления и письма Владимира Ильича. Записывала я его доклад на апрельской конференции, принимала его телефонограммы из Горок, а теперь мне предстояло вести запись у постели больного Ильича. Можете себе представить, как я волновалась! Помню, что в квартире Владимира Ильича я увидела Марию Ильиничну, Надежду Константиновну и группу врачей. Меня предупредили, что Ленину разрешено диктовать не более 5 минут. Надежда Константиновна провела меня в комнату, где на кровати лежал Ильич. Вид у него был болезненный. Он неловко подал мне левую руку, правая была парализована. Это меня сильно поразило. Я не предполагала, что ему
М. А. Володичева.Цит. по: Бек А.С. 8
После окончания диктовки записи тотчас же расшифровывались, переписывались на машинке и передавались Владимиру Ильичу. По его указанию продиктованное перепечатывалось на машинке в пяти экземплярах: один — для него, три — для Надежды Константиновны, и один хранился в его секретариате… Владимир Ильич сказал Володичевой, чтобы особо секретные записи хранились в конвертах под сургучной печатью. На конвертах по указанию Ленина делалась надпись, что вскрыть их может лишь В. И. Ленин. Владимир Ильич добавлял еще: «А после его смерти — Надежда Константиновна». Но эти слова на конвертах не писались, о них знали только Надежда Константиновна и Мария Ильинична.
Л. А. Фотиева [1].С. 189190
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.
Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно.
Ленин. Из так называемого «Политического завещания».
Запись от 24 декабря 1922 г.
ПСС. Т. 45. С. 345
...Ленин стремился придать своей оценке Сталина как можно менее обидное выражение. Но речь шла тем не менее о смещении Сталина с того единственного поста, который мог дать ему власть.
Л. Д. Троцкий [1].С. 274
4 я н в а р я он вызвал меня и продиктовал добавление к письму от 24 декабря, в котором дал резкую характеристику Сталину.
Л. А. Фотиева [1].С. 199
Хотя невозможно точно сказать, сообщили ли Ленину именно в это время о выходке Сталина по отношению к Крупской и о ее письме к Каменеву, есть все основания предположить, что к 4 января ему об этом инциденте стало известно, ибо в этот день он потребовал ту часть записок, которая была составлена 24 декабря, и продиктовал следующее добавление к ней: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью. Но я думаю, что с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь, или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».