Ленин. Человек — мыслитель — революционер
Шрифт:
Случаев выпадения из памяти слов, фраз и оборотов или непонимания смысла и значения слов собеседника не было. Наоборот, необычайно быстро улавливал смысл и значение. Его записи — часто одним словом, одной фразой.
Дома, если какой-либо вопрос его сильно волновал, всегда говорил шепотком.
Очень бодрый, настойчивый и выдержанный человек был. Оптимист.
В тюрьме был — сама выдержка и бодрость. Во время болезни был случай, когда в присутствии медсестры я ему говорила, что вот, мол, речь, знаешь, восстанавливается, только медленно.
Ильич понял — после этого разговора он стал определенно больше себя держать в руках.
Любил напевать и насвистывать.
Писал ужасно быстро, с сокращениями. Писал с необыкновенной быстротой, много и охотно. К докладам всегда записывал мысль и план речи. Записывал на докладах мысли и речи докладчика и ораторов. В этих записях всегда все основное было схвачено, никогда не пропущено.
Почерк становился более четким, когда писал что-либо (в письмах, например), что его особенно интересовало и волновало.
Письмо было связанно и логически последовательно.
Сокращения букв (гласных часто) и слогов практиковал очень часто, в целях ускорения письма.
Рукописи писал всегда сразу набело. Помарок очень мало.
Преобладания устной или письменной речи не было. По-моему, и та, и другая были сильно развиты. Легко и свободно и писал, и говорил.
Статистические таблицы, цифры, выписки писал всегда необычайно четко, с особой старательностью, — это «образцы каллиграфии». Выписывал их охотно, всегда и цифрами, и кривыми, и диаграммами, но никогда не диаграммами изобразительными (в виде рисунков).
Статистическую графику использовал широко, чертил сам и очень четко.
Никак и никогда ничего не рисовал.
Читал чрезвычайно быстро. Читал про себя. Вслух ни я ему, ни он мне никогда ничего не читали, в заводе этого у нас не было: это же сильно замедляет.
Шепотом при чтении иногда говорил, что думал в связи с чтением.
Вдаль видел хорошо. Они с мамой (моей) часто соревновались в этом деле.
Глазомер у него был хороший — стрелял хорошо и в городки играл недурно.
Цвета и оттенки различал очень хорошо и правильно.
Зрительная память прекрасная. Лица, страницы, строчки запоминал очень хорошо. Хорошо удерживал в памяти и надолго виденное и подробности виденного.
Ужасно любил природу. Любил горы, лес и закаты солнца. Очень ценил и любил сочетания красок. На свою одежду обращал внимания мало. Думаю, что цвет его галстука был ему безразличен. Да и к галстуку относился как к неудобной необходимости.
Хорошо слышал на оба уха. Хорошо слышал шепотную речь. Ориентировался в незнакомой местности хорошо. Расстояния и направление по слуху тоже определял хорошо.
Очень хорошо запоминал и очень хорошо удерживал в памяти слышанное. Передавал всегда точно, уверенно и свободно. Думаю, что зрительная и слуховая память у него были
Во время подготовки к выступлениям и вообще занимаясь, любил подчеркивания, пометки, выписки и конспекты и прибегал к ним часто и много. Они часто были коротки и выразительны. Но во время чтения шепотком говорил лишь по поводу читаемого. Шепотком говорил свою статью. Слушать, как другой читает, — этого у нас не было в заводе.
Очень любил слушать рассказ. Слушал серьезно, внимательно, охотно. Есть воспоминание группы рабочих, посетивших его после болезни. Они пишут, что Ильич говорил с ними. В действительности он только слушал.
Очень любил слушать музыку. Но страшно уставал при этом. Слушал серьезно. Очень любил Вагнера. Как правило, уходил после первого действия как больной.
Шум вообще не любил (я говорю не о шуме людной улицы, толпы, большого города). Но вот в квартире не любил шуму.
Музыкален. Музыкальная память хорошая. Запоминал хорошо, но не то чтобы очень быстро. Больше всего любил скрипку. Любил пианино. Абсолютный слух? Не знаю. Насчет аккорда тоже не знаю. Ритм? Ноты? Мог ли читать их? Не знаю.
Оперу любил больше балета.
Любил сонату «Патетическую» и «Аппассионату».
Любил песню тореадора. Охотно ходил в Париже в концерты. Но всего этого было мало в нашей жизни. Театр очень любил — всегда это производило на него сильное впечатление.
В Швейцарии мы ходили с ним на «Живой труп».
Высоты не боялся — в горах ходил «по самому краю». Быструю езду любил.
Под разговор писать не мог (не любил), нужна была тишина абсолютная.
Довольно покорно ел все, что дадут. Некоторое время ели каждый день конину. Они с Иннокентием находили, что очень вкусно.
В молодости и в тюрьме страдал катаром желудка и кишок. Часто потом спрашивал, перейдя на домашний стол, исправивший эти катары: «А мне можно это есть?» Перец и горчицу любил. Не мог есть земляники (идиосинкразия).
С наслаждением ел простоквашу. Вкус и обоняние вообще были слабо развиты. Запахи он различал, конечно, но никакой склонности и к ним вообще, и к особым не было.
В комнате не выносил садовых цветов. Но любил в комнате полевые цветы и зелень. Очень любил весенние запахи. Садовых цветов и особенно с сильным запахом избегал.
Помню, я его заставала за таким занятием — подливал в 1922 г. теплую воду в кувшин, в который мы поставили ветки с набухшими почками (весной дело было).
Оптимист. В Сибири и во Франции он был вообще гораздо нервнее. Страдал страшными бессонницами. Утра у него всегда были плохие, поздно засыпал и плохо спал. В Швейцарии очень помогла размеренность швейцарской жизни, а во Франции мы жили шиворот-навыворот. Поздние разговоры и споры до ночи (в Сибири и заграницей). В Сибири одно время перед концом ссылки страшно волновался, что могут продлить, — был тогда особенно нервный и раздражительный. Даже исхудал.