Ленинградская зима

Ардаматский Василий Иванович

Принесли больного мальчика — плачет. Собака рычит, лает… Летчик сказал: «Оставьте собаку, взлетим».

Стали прощаться. Лиля заплакала. Борис непроницаем.

Я рад за них, так рад!

Промчались с ревом истребители сопровождения. Самолет, переваливаясь, выкатился на взлетную дорожку.

Глава двадцать девятая

С начала декабря Кумлев жил на Чугунной улице Выборгской стороны.

Эта короткая улица шла вдоль железной дороги и отсюда, наверное,

получила свое название. В былые мирные времена сюда загоняли товарные вагоны с грузом для ближайших заводов, и тогда здесь посвистывали маленькие паровозики, расталкивавшие вагоны, лязгали клыки сцепки и гудели рожки сцепщиков. В небольших деревянных домах, возле которых лежал рельсовый путь, жили люди, которые обслуживали эту ветку и работали на ближайших заводах. Но сейчас почти все дома были пусты, дощатая обшивка ободрана, не уцелело ни одно деревцо из тех, что когда-то шумели листвой в уютных палисадничках. Не спаслись от прожорливых печек даже вагоны, забытые на рельсах, от них остались одни железные скелеты с колесами, заметенными снегом.

Несколько дней назад сюда, к Кумлеву, перебрались из города Мигунов и Чепцов — жить в городе, не обращая на себя внимания, стало невозможно. Кумлев понял по-своему — опасно… Здесь место было надежнее. Дом стоял наискосок от мрачного здания больницы, недалеко от завода, на котором продолжалась какая-то работа. На этой окраинной улице люди встречались чаще, чем на иных проспектах в центре города, и появление на улице незнакомых людей никому не бросалось в глаза. У Кумлева была доверенность на проживание в доме родственника, карточки он получает по месту прописки — все в порядке. Гости имели надежные документы, но все-таки тревожно, когда все трое ночуют под одной крышей. Само ожидание без дела становилось тягостным, наводило тоску. Иссякли бесконечные разговоры о стратегии и тактике, за которыми Кумлев видел только желание его собеседников оправдать собственную пассивность.

Короткий день уже начался.

«Неужели и он пройдет бесцельно?» — думал Кумлев.

Он сидел за самодельным столом, положив перед собой большие узловатые руки. Лицо неподвижное, как всегда, но желвак, вздрагивавший у виска, выдавал раздражение — нервы у него тоже сдавали. Темные глаза из глубоких глазниц немигающе смотрели то на одного, то на другого из его сообщников. Чепцов сидел за столом напротив и сосредоточенно доедал крабов, выскребая ножом из коробки последние кусочки. Мигунов позавтракал раньше и теперь возился с печкой, сказав, что обожает это с детства.

Утро было морозное, ясное; низкое солнце смотрело в два маленьких замерзших окошка, наполняя комнату мягким светом. Мигунов разогнал печку вовсю, она гудела от бешеного огня — дров Кумлеву не жалко, этим добром он забил весь чердак. Но запас продовольствия таял на глазах, и впереди — никаких возможностей. Абсолютно ничего. Не пришлось бы таскать консервы через фронт.

— Я должен все-таки сказать, — нарушил молчание Кумлев, — что наш запас продуктов не бесконечен.

Чепцов поставил наконец свою коробку на стол.

— Это не очень тактично, Павел Генрихович, — сказал он. — Может быть, вы считаете, что я в этом виноват?

— Вы меня не поняли, — неторопливо, с неподвижным лицом ответил Кумлев. — Я все время думаю о деле. Нельзя затягивать все это…

— Предлагаете нам троим идти в атаку на Смольный? — спросил Чепцов, взглянув на Мигунова и приглашая его включиться в разговор. Но Мигунов молчал, ему осточертел этот бесконечный спор.

— Я согласен: сейчас нет ситуации

для вооруженного выступления, — продолжал Кумлев. — Но у нас есть взрывчатка, мины, нас трое здоровых, сильных мужчин, мы можем сделать очень многое — например, оставить город совершенно без воды и света, взорвать мосты! Мы должны сделать это, а потом вы уйдете через фронт. Уверен, гарантирую: вас встретят там, как героев.

— Мне нужна не слава, а разумное дело, — вяло ответил Чепцов.

Полковник Мигунов сидел перед печкой на поваленном табурете и задумчиво смотрел на беснующееся пламя. Он был согласен с Кумлевым — жажда мести большевикам звала его к действию, и он готов был сделать то, что предлагал Кумлев. Но он слишком долго служит немцам, чтобы не знать их болезненную нетерпимость ко всему, что не указано в плане, инструкции или каком-нибудь еще официальном документе.

— Я только против самодеятельности, — произнес Мигунов, не отрывая взгляда от пламени. — Надо послать полковнику Акселю подробную радиограмму. Обрисовать обстановку и предложить диверсионный вариант.

— Да нет же! Нет! — громко воскликнул Чепцов, и Мигунов повернул к нему худое, смуглое лицо. — Вы удивляете меня, — продолжал Чепцов, сбавив тон. — Это все нереально, надо же отдавать себе отчет во всем, что здесь происходит… — Чепцов больше всего боялся, что сумасшедшую, как он считал, идею резидента могут поддержать, и тогда — крышка, тогда вряд ли удастся выскочить отсюда. Он давно уже пришел к мысли, что к своим коммерческим домам, к своей бане благоразумнее идти не впереди немецкой армии, а позади нее.

— Неужели вы не понимаете, — огорченно сказал он Мигунову, — что война, вся война в целом, вступила в совершенно новый этап? Заново будет пересмотрена вся ее стратегия, и в том числе стратегия наших действий! В такой момент наш долг быть в распоряжении командования. Никакие радиограммы не заменят живого свидетельства. Нам надо возвращаться!..

Однако Кумлев и Мигунов сели к столу составлять текст, и Чепцову пришлось присоединиться.

Радиограмма 23/17 000М:

«Обстановка, создававшаяся в городе, исключает возможность выполнения главной задачи. К этому выводу мы пришли все единодушно: на основании создавшихся обстоятельств в городе сейчас невозможно найти необходимое количество физически полноценных и преданных нам людей. Запаса продовольствия, соответствующего этой задаче, нет. Реальная сила — это нас трое и радист. Повторяем: продовольствие на исходе. Учитывая технические ресурсы, которыми мы располагаем, можем сделать многое по второму разделу [8] , на что просим ваше согласие. В случае необходимости один из нас может явиться для подробного доклада. Ждем немедленного ответа».

8

Второй раздел — диверсии.

Кумлев надел военный полушубок, опоясался широким ремнем, глубоко надвинул ушанку и, неловко ступая неразношенными валенками, вышел из дома. Его тень мелькнула в замороженных окнах, глухо стукнула калитка, и наступила глубокая тишина.

— Прямо осатанел, один хочет город свалить, — сказал Чепцов, подходя к окну. Он увидел в оттаявшую щелку удалявшегося Кумлева, темное здание больницы, а чуть правее — снежный простор, там недалеко был фронт, а за ним — безопасность тыла. Он не трус, но он устал быть здесь все время лицом к лицу со смертью.