Ленька-активист
Шрифт:
Мать, Наталия Денисовна, все чаще с тревогой поглядывала на небо, вздыхала.
— Ох, Леня, чует мое сердце, недоброе это лето будет, — говорила она, когда мы сидели вечером на кухне. — Снегу не было, дождей нет… Земля сухая, как порох. Все приметы — к засухе. Как бы голод опять не начался, не дай Бог!
Ее слова тяжелым камнем падали в мою душу. Я-то прекрасно помнил, что действительно, в это время произойдёт страшный голод, особенно — в Поволжье. Мы, конечно, живем не на Волге, а на Днепре, но год все равно простым быть не обещает. Отец, Илья Яковлевич, обычно не одобряющий
— Да, Наташа, права ты, — соглашался он. — Старики говорят, такая сушь к большому недороду. На заводе уже идут разговоры, что с провиантом у нас туго будет. При большевиках-то не забалуешь: что по карточкам положено, то тем и жив будь. А чего-там с карточек-то проку? Муку по карточкам и так еле-еле выдают, а что дальше будет — неизвестно!
Дед Денис, старый луганский казак, знающий толк в крестьянских приметах, тоже качал большой седой головой:
— Да уж, не к добру все это. Птица низко летает, трава не растёт, скотина худая… Плохо дело, внучек. Очень плохо. Если небо не сжалится, не пролетит дождичка, будь беде великой.
Даже мой друзья, обычные беззаботные мальчишки чувствовали эту нависшую над всеми опасность. Днепр, обычно полноводный и мощный, заметно обмелел, обнажая песчаные косы. Пыль висела над городом вертикальным столбом, забиваясь в нос и в горло, скрипела на зубах. На уроках в школе пожилой учитель географии с умным видом рассказывал нам о циклонах и антициклонах, как о причинах засухи. Но его научные объяснения мало утешали. Мы видели сухую, растрескавшуюся землю, иссохшие ручьи, чахлые всходы на огородах и понимали — природа готовит нам тяжелое испытание. В городе чаще всего можно было увидеть очередь за хлебом, за керосином, за солью. Рынок снова отменили, но люди все же торговали «из-под полы», однако цены там росли не по дням, а по часам. Начались разговоры о продразвёрстке, о том, что у крестьян будут собирать последний хлеб для нужд армии и голодающих городов.
Тревога витала в воздухе, густая, как пыль от суховея. И я, тринадцатилетний мальчишка с наградным наганом за пазухой и слабым знанием будущего в голове, чувствовал себя песчинкой в этом надвигающемся урагане. Я мог бы предвидеть беду, но как ее предотвратить? Как помочь своим близким, своему городу, своей стране? Эти вопросы не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я понимал, что начинается настоящая, взрослая жизнь, полная опасностей и ответственности. И от того, какие решения я буду принимать, зависит не только мое будущее, но и будущее всех тех, кто был мне дорог.
Глава 2
Заканчивалась весна, приближалось лето, а жара в Каменском была такая, будто давно уже на дворе стояла середина июля. Злое, раскаленное добела солнце палило нещадно с самого утра, как будто хотело выжечь все живое на этой многострадальной земле.
Вода сильно спала, обнажив прибрежные коряги, плавник и широкие песчаные косы, похожие на ребра умирающего великана. Вода уже была по-летнему теплая, начинавшая «цвести» от жары, и старые рыбаки, качая головами, говорили, что рыбы в этом году, вернее всего, не будет.
Огороды, уже который год выручавшие жителей Каменского, производили печальное
— Ох, беда, Лёня, беда будет, — снова и снова вздыхала мать, глядя на наш засыхающий огород. Ее лицо, обычно миловидное и живое, выглядело озабоченным и усталым. — Если дождей не будет прямо сейчас — сгорит урожай, и хлеб на полях, и все сгорит!
Между тем, кушать-то хотелось уже сейчас, в мае. Отец получал рабочий паек — он снова ходил на завод, где авральным порядком мастерили еще одни бронепоезд, теперь уже для польского фронта. Однако муки по его карточкам давали все меньше, да и та была серой, сыроватой, с примесью куколя и спорыньи. Овощей своих не было. Вся надежда оставалась на рыбалку, которой мы с друзьями отдавали теперь все свободное время. Увы, в такую жару рыба действительно ловилась плохо. И все же мы продолжали ее ловить: авось, да что-нибудь и клюнет. Хоть мелкая плотвичка, хоть ерш, хоть пескарь — и то подспорье.
Но главной проблемой была вода. Единственная водоразборная колонка на нашей улице вновь не работала — во время декабрьских боев водокачку окончательно доломали. Оставалось таскать воду с Днепра. Но таскать ведрами на себе по крутому спуску, под палящим солнцем — дело тяжелое и неблагодарное, особенно для матери, у которой и без того дел — пруд пруди.
Стал я думать, что делать, и вот тут-то мне в голову и пришла идея. У нас во дворе под старой, наполовину высохшей грушей, стояла большая дубовая бочка, в которой раньше дедушка Денис солил на зиму огурцы. Теперь она была не востребована и просто рассыхалась под палящим солнцем. А что бы ее не применить в дело?
— Бать, — сказал я отцу вечером, когда он, усталый, чумазый, пропахший машинным маслом и горелым металлом, вернулся с завода. — А что если эту бочку на колеса поставить? Сделать такую, ну, водовозку. Налили бы сразу много воды на Днепре, привезли — и поливай себе на здоровье. Да и не только себе!
Илья Яковлевич поначалу от меня отмахнулся, как от назойливой мухи.
— Выдумки все это, Ленька. Глупости. Делать мне больше нечего, как тебе игрушки мастерить. И так на заводе урабатываюсь, с ног валюсь!
Но я не отставил. В воображении я уже видел: скоро, как заправский водовоз, покачу я ее по улице, под завистливыми взглядами соседей. И в выходной день я вновь подступил к нему:
— Ты подумай, бать — ведь это сплошные выгоды! И огород спасем, и матери будет легче, не придется ей таскаться с тяжелым коромыслом. Ведь если будет неурожай — карточки твои могут превратиться в пустые бумажки: не найдут тебе коммунисты хлеба, да и весь сказ. А огород — он ведь завсегда свое даст: не будет хлеба, хоть на бульбе с цибулей проживем! Да и соседям можно будет привезти воду — не за так, конечно. Копейка к копейке — так на прожитьё и наскребем!