Лёнька едет в Джаркуль
Шрифт:
Часто, взяв сестренку на руки, он носил ее к озеру. Лежа на кошме, девочка смотрела на уток, которые плескались в воде, махала рукой на гусей, ковылявших мимо.
Однажды из поселка на озеро приехали ребята. Один из них, увидев девочку, присел на корточки и крикнул:
— Ой, смотрите, горбатка!
Может, он не хотел обидеть ее, но Бакир подлетел к нему и ударил в лицо. Оба они покатились к берегу и очутились в воде. Паренек, хлебнув воды,
Осенью Кымбат стало хуже. Она слабо покашливала, реже смеялась, а иногда вдруг с недетским выражением смотрела в одну точку, словно задумывалась о своей судьбе.
В степи уже задували холодные ветры, небо застилалось тяжелыми тучами, коней перегоняли на дальние пастбища, а овцы уже не так охотно бежали к озеру, — сбившись в тесную теплую кучу, они отдыхали на лужайке.
Чего только не делал Бакир, чтобы развлечь сестру! Он мастерил ей дудочки из камыша, катал из овечьей шерсти упругие мячики, пускал на ниточке жуков, но девочка ко всему была безучастна: она не сводила с брата своих грустных, внимательных глаз и казалась маленьким зашибленным зверьком, который не в силах убежать.
Бакир отчаянно старался развеселить ее: на четвереньках, припадая на ногу и блея, изображал барана, разными голосами кричал за целое куриное стадо во главе с горластым петухом и нередко добивался своего — Кымбат забывалась в тихом и легком смехе. Но смех ее почти всегда прерывался слабым и долгим кашлем. Девочка багровела, лоб становился влажным, а глаза закатывались, покрываясь мутной пленкой. И Бакиру казалось тогда, что она вот-вот перестанет дышать и навсегда закроет свой глаза. Но капсель проходил, глаза оживали, наливались блеском, она высовывала худые ручонки из ватного, сшитого из лоскутьев одеяла и тянулась к брату. Он брал ее прозрачные, мягкие пальцы в свои жесткие мальчишечьи ладони и осторожно их пожимал.
Старухи лечили ее домашними средствами: натирали тело какими-то мазями, поили настоем из степных трав, — но ничто не помогало.
Однажды девочке стало совсем плохо. Из совхоза на машине приехали мать и отец и привезли с собою врача Анну Петровну. Старухи засуетились на кухне, готовя угощение, но она попросила воды и помыла руки. Комната наполнилась острым запахом йода и спирта. Мальчик сидел в углу на ковре и с жадным любопытством смотрел, как Анна Петровна кипятила шприц. Он смотрел на нее, как на волшебницу. Он ждал чуда. Вот сейчас, казалось ему, она возьмет Кымбат на руки, поколдует над ней, и девочка сама спрыгнет на пол и побежит ножками по ковру. Сердце его тревожно и радостно колотилось.
Из соседней комнаты принесли девочку, и тогда все вместе повернулись вдруг к Бакиру.
— Поди, сынок, погуляй, — сказала мать и дала ему свою телогрейку. — Смотри, ветер в степи…
Мальчик рывком накинул ватник, хлопнул дверью и затопал ногами, делая вид, что уходит, а потом на цыпочках подкрался к освещенному окну и спрятался в тени.
Старшие с вытянутыми и бессмысленными лицами смотрели, как Анна Петровна выслушивает Кымбат. Она переворачивала ее со спины на живот, девочка своими большими черными глазами доверчиво смотрела на женщину. Врач щупала ее тельце, та ежилась и смеялась. Потом девочку положили на подушки, горкой лежавшие прямо на полу, врач склонилась над ней, и Бакир за ее спиной больше ничего уже не видел. Вскоре верхнюю подушку вместе с укрытой девочкой унесли в соседнюю комнату, а взрослые окружили врача и тупо смотрели ей в рот. Анна Петровна что-то объясняла
— Моя давно знала! Кымбат не жилец на свете. Не жилец.
Это сказал дед, а может, Бакиру показалось так по его губам.
И никто не плакал. Все спокойно говорили, кивали головой и покорно, как овцы, вздыхали. И только вздрогнули, когда кто-то за окном щелкнул кнутом. Старик прильнул к стеклу, расплющил нос и бороду, но ничего не увидел. Тогда он вышел из дома, ветер сорвал с головы пестрый платок, он что-то хрипло прокричал в темноту и погрозил кулаком.
Мальчик, задыхаясь, охлестывал в это время коня и скакал в степь.
Да, Кымбат умрет. Все знают это, и все мирятся с этим, как с неизбежным. Он скакал по черной степи, сырой ветер хлестал его по лицу, далеко разносился топот копыт. Он пролетел вдоль озера. Справа замерцала вода, резким порывом прошумел камыш. Где же правда, думал он? Все на свете живут, а Кымбат должна умереть. Он ненавидел взрослых — мать и отца, врача, дедушку, старух. Он ненавидел всех на свете за то, что они не могут ничего сделать. Неужели эти большие, сильные, умные люди, которым он так верил, не смогут спасти маленькую, беспомощную Кымбат? Их овечья покорность разрывала сердце, он плакал от стыда за них. Как он хотел сейчас быть врачом! Он наверняка бы что-нибудь придумал, чтобы спасти Кымбат. Вот подождите, дайте только вырасти, и он обязательно сделает так, чтобы маленькие никогда-никогда не умирали. Но до этого сколько же еще ждать и ждать, а сейчас погибала его добрая сестренка, дорогая Кымбат.
Мальчик глушил горе в бешеной езде, скакал, как призрак, мимо редких огней поселка, носился по степи до тех пор, пока не загонял коня. А потом он забылся в копне беспамятным сном.
Проснулся он под утро. Конь стоял рядом, выдергивая из копны солому.
Мимо с гулом, далеко разносившимся по степи, пролетела машина. Острыми глазами Бакир успел заметить за рулем отца. Рядом с ним, запрокинув голову набок, спала Анна Петровна.
Вот и все. Мальчик подождал, пока не утихнет гул, сел на коня и поскакал домой.
Занималось ясное утро. Длинная тень маленького всадника на коне, извиваясь, бежала по степи. Ветер вздымал волны ковыля…
Мальчик тихо подъехал к задней стене сарая и придержал коня. Из кухни, примыкавшей к сараю, неслась обычная возня — старухи гремели посудой, кудахтали куры, блеял хромой баран.
Бакир привязал коня, завернул за угол дома и остановился: в тележке, вынесенной на воздух, лежала Кымбат и щурилась на солнце. Она шевелила руками и смотрела на пальчики, как на смешных зверьков. Но вот она увидела брата, вся просияла и потянулась к нему. Он подбежал к ней, упал на колени и, осторожно подтянув одеяло, прикрыл девочку, чтобы свежий воздух не холодил ей открытую шейку.
Серые тучи уходили за горизонт, оставляя в холодном синем небе дымные узкие полосы. В камышах закипала жизнь, над озером низко носились утки, а с откоса весело мчалась к воде овечья отара, мчалась стремительной серой лавиной…
Бегство Куантая
Ранней весной, когда стаял снег и влажная земля запахла горечью полыни, из интерната сбежал Куантай. На ноги подняли всех ребят, обыскали поселок, но беглеца нигде не нашли. Приятель Куантая, Васька Гармаш, видно, что-то знал, но упорно молчал. Ждали мальчика три дня. Запрягли интернатского коня Мигая, и директор школы Борис Иванович Чухров уехал в степь, за тридцать верст, к Кадыру, деду Куантая, который пас совхозный табун.