Лёнька едет в Джаркуль
Шрифт:
Утром Илья встал пораньше, сходил на базар, накупил разных разностей — и Тане и Айгерим. Возвращаясь с покупками, он услышал около гостиницы странные звуки — вроде бы шакалы воют. Огляделся, видит: двое мальчишек — приличные мальчики, отмытые, приодетые, в сандалиях и носочках. Однако голосят так, что хоть уши затыкай. Илья прошел через гостиницу во двор и увидел Таню, в незнакомом пестром платье; приставив руки ко рту, она тоже верещит нечеловечьим голосом.
С ума, что ли, сошли?
Таня подлетела к отцу, вырвала авоську. Илья подумал — помочь нести, а она выгребла дыню — и на улицу.
Оставив покупки на кухне, Илья заторопился из дома. Очень ему интересно, что дочка
Пока он гнался за ними, под сердцем стало горячо, он устал и побрел шагом, а на автобусной станции присел на скамейку и увидел ребят, бежавших по откосу к реке. Что это они делают? Ай да друзья! Илья не поверил глазам. Мальчишки вцепились в дыню, тащат ее в разные стороны, плюются и даже лягаются ногами. Хотел Илья встать и спуститься вниз, чтобы вложить мальчишкам ума, но вдруг Танька, с интересом наблюдавшая за их возней, тихая дочка его, не обидевшая в жизни даже комара, стукнула по голове сперва рыжего, а потом другого, чернявенького, с глазами, блестящими и хитрыми, как у лисы. Мальчишки сразу успокоились и только нетерпеливо сопели, глядя, как Таня, вытащив из-за пазухи перочинный нож (этого еще не хватало!), делит дыню на части. А когда поели, стали обливать друг друга водой, и Таня с ними. Совершенно мокрые, они побежали к мосту, прыгая с камня на камень. Вскарабкались по насыпи под нижние балки моста и стали виснуть на них и прыгать вниз, чуть не в самую воду. И Таня, болезненная его дочка, не отставала от мальчишек, тоже висла на балках и тоже прыгала вниз. А ведь машины поверху идут!
Неизвестно, сколько бы они прыгали так, но тут на стоянку прибыл автобус. Ребята кинулись в толпу пассажиров и стали проталкиваться к дверям безо всякой очереди.
— Безобразие! — кричали пассажиры, а кто-то даже вспомнил нехорошим словом родителей.
Илья подошел к автобусу, чтобы угомонить разбойников, но ребята уже были внутри, двери захлопнулись, и автобус, взревев, уплыл, мягко покачиваясь, как на волнах.
— Ничего, скоро другой придет, — успокоил его пассажир, не поспевший к посадке.
Но Илья не стал его слушать и спустился под мост, отдохнул немного, смочил голову водой. По мосту проехал грузовик, вниз посыпался песок, а от грохота заложило уши. «Будет вам лупцовка, а тебе, дочка, достанется больше всех», — устало подумал Илья и не торопясь поднялся по насыпи. Пассажира, который успокаивал его, уже не было — уехал. Илья долго еще сидел на станции и смотрел, как одни уезжают, другие приезжают. Смотрел на них и дал о том, что всю жизнь люди куда-то торопятся, стареют и умирают, а дети растут, и у них своя большая жизнь впереди. Вспоминал свое детство в деревне, небольшой пруд и лужайку, казавшиеся ему целым миром, и думал, что, наверно, эта долина в горах и эти снежные вершины, до которых рукой подать, и эта малая речка, грохочущая на весь поселок, и станут для Тани тем большим миром, что были для него когда-то пруд и лужайка в далеком и небогатом его детстве. И еще он думал, что пора ему где-то осесть, девочке скоро в школу, и, может быть, здесь ей будет неплохо, потому что есть у нее уже друзья, а когда и как появились они, за хлопотами он и не заметил.
День, наверное, будет жарким. Еще утро, но уже начинает одолевать духота. Сейчас хорошо бы, пожалуй, выпить пивка. У стеклянного павильона толпится народ, и буфетчик в белом халате с закатанными рукавами бегает из павильона
— Эй, ходи сюда! — кричит он, заметив в толпе Илью. — Что тебя все никак не найдешь, прячешься, как скромная девушка?
Илья думает, что это относится к кому-то в очереди, но все люди оборачиваются к нему. Только все равно он ничего не понимает и удивляется, откуда знает его этот угрюмый усатый буфетчик. Люди расступаются, давая ему пройти, и никто не выражает неудовольствия, что кого-то пускают без очереди.
— Рахима! — кричит буфетчик в глубь павильона. — Налей, пожалуйста, пива и подай человеку.
Илья смотрит на него и улыбается, ожидая объяснения, но буфетчик заворачивает ему в бумагу два чебурека и машет рукой, торопясь в павильон за новой порцией сырых чебуреков.
— Как будешь свободный, заходи. Испортилась кофеварка, посмотри, что там такое, а?..
Поселок небольшой, и об Илье идет молва, что вот-де приехал мастер, который все может. И вся очередь с уважением смотрит на него, потому что, наверно, они тоже что-то слыхали о нем как о мастере, а мастер всякому может пригодиться.
Пахнет жареным луком, перцем и дымом, и вся долина пахнет луком, словно это большая кухня под открытым небом, и все люди здесь в непонятном Илье родстве, в котором, кажется, и ему с дочкой нашлось свое маленькое местечко…
Кымбат — это значит «дорогая»
Когда Кымбат было полгода, она упала из люльки. Под лопаткой вырос маленький горб, покривилась спина, и ножки, худые и тонкие, как плети, не держали ее легкого тела. В два года она еще не умела ходить.
Но несчастье не тронуло ее души. Это была приветливая лопотунья с черным чубиком над большим лбом, с бледного лица ее не сходила улыбка. Плакать она не умела — так, слегка скривится и удивленно заморгает, но стоило показать ей палец или игрушку, почмокать или погладить по голове, как глаза ее снова счастливо сверкали.
Кымбат — по-казахски «дорогая». Девочку любили в семье, две старухи ходили за ней, сам дед Нурлан, суровый и замкнутый старик, проходя мимо, топорщил тонкие усы и пальцами делал смешные рожки. Он нащупывал горбик под платьем и качал головой:
— Ай, ай, Кымбат!..
Изредка приезжала мать. Она жила с отцом в совхозе и работала на ветеринарном пункте. Отец, тракторист, дома почти не бывал. Старик Нурлан со старухами и внуками жил на маленьком стане в степи, у озера Журшалы, и пас совхозных коней.
Но больше других любил девочку ее десятилетний брат Бакир, стройный, сильный мальчик с раскосыми глазами. Сестренка вызывала в него щемящую жалость. В нем было столько здоровья, что он не знал, куда его девать. Он умел скакать на коне, без устали бегать, плавать и драться с мальчишками, а она только и могла, что лежать и смотреть. Вся жизнь ее была сосредоточена в глазах, таких больших и не по-детски внимательных. Если бы только выправить ей спину, наполнить силой ноги, вместе ездили бы в табун, бегали в поселок и вместе охотились бы в степи на сусликов!
Летом у Бакира было много забот. Он гонял совхозных овец на водопой, с дедом ездил в табун, пас коней и всякий раз, возвращаясь домой, привозил сестренке подарок: то живого суслика, то витой рог, сброшенный старым бараном, то камышовую трость с бархатной черной головкой.
Мальчик соорудил Кымбат тележку из старой корзины и катал на хромом угрюмом баране, жившем в сарае. Он придерживал барана и смотрел, как круглеют от ужаса глаза сестры. И все же она просила покатать еще и еще. У девочки было отважное сердце, и Бакир с грустью думал, что из нее уже никогда не выйдет лихого джигита.