Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
– Конечно, Лёнька! Сегодня накроем овражек и там сложим лежанки из бревен и лапника. Командир, надо бы каких-нибудь тряпок натаскать из деревни, чтоб поуютней и помягче нары сварганить.
– Сделаем, Петро! Сделаем. Будем обживаться. Да людишек собирать, пока нас эти гады не выследили… Эй, ты чо?! – воскликнул неожиданно Прохор, шедший за Лёнькой и смотревший поверх его лохматой белобрысой головы вперед. Он чуть не налетел на парня, который внезапно остановился и пригнулся к самой тропе.
– Стой! Стойте все! – резко полушепотом выкрикнул мальчишка и поманил рукой командира: – Сюда, сюда, дядя Прохор… смотрите! – Он пригнулся еще ниже
Прохор вглядывался в примятую лесную зелень на едва приметной тропе, ведущей их к озеру и болоту, но никак не мог увидать то, что так насторожило парня.
– Что там? Кабаны?
– Не, не кабаны. Человек. Двое. Они прошли здесь до дождя и… вот, смотрите дальше, они вернулись. Как это я раньше не увидал их следы?
Лёнька продолжал какие-то загадочные пассы над тропой.
Присев на колени, командир наклонился еще ниже и вдруг заметил на маленьком пятачке черной земли, не заросшей травкой, четко видимый отпечаток, слегка размытый прошедшим дождем. В черный грунт впечаталось несколько прямоугольников явно не природного происхождения. Он проследил взглядом дальше и на следующей прогалине углядел похожий отпечаток.
– Вижу. Вижу, Лёнька. Вон они, следы-то. Эх же, ядрёна Матрёна! Выследили, гады? – взволнованно зашептал Гольтяпин.
– Нет. Похоже, что-то искали. Вон один за сосну зашел впереди и вернулся… – продолжал распутывать следы Лёнька. Он сделал несколько аккуратных шажков к указанной сосне и внезапно выпрямился. Бледный и дрожащий, он замахал руками: – Стойте, стойте! Не ходите сюда! Нельзя сюда.
– Что такое? Что там? – заволновались мужики, продолжая тревожно оглядываться по сторонам и приготовив свое нехитрое вооружение к схватке.
Командир взял ситуацию под контроль:
– Так. Тихо, все! Стоять на месте! Приготовиться к бою! Я иду к Лёньке.
Он аккуратно след в след прошел к перепуганному мальчишке. Тот указал Прохору за сосну:
– Вон они!
Прохор приложил винтовку и через прицел стал рассматривать ближайшие кусты:
– Где? Не вижу никого.
– Да нет же! Не там. Вон внизу, у осины напротив. Смотрите вниз, дядь Прохор! У корней у самых, видите? Кукушкины слезы!
– Что? Кукушкины?
– Ну да! Мох такой болотный. Гляньте, кто-то его насыпал. А корешки выдраны и торчат сверху. И ниточка идет от него сюда к сосне, – шепотом объяснял юный следопыт.
– Погоди, Лёнь…
Командир опустил ружье и глянул на землю, поросшую заячьей капустой возле корней старой трухлявой осины. И тут он заметил странную паутинку, которая тянулась прямо из сложенного грудкой мха. Кто-то надергал его и насыпал холмиком в том месте, где дерево вышло из земли. Гольтяпин медленно подкрался к осине, будто боялся спугнуть эту кучку мягкого и пушистого мха, прозванного кукушкиными слезами. Раздвинул сложенный стожок моха и отпрянул. Ниточка, а точнее тонкая стальная струна, тянувшаяся из-под кучки, внутри заканчивалась петлей, завязанной на белом фарфоровом колечке. К колечку, в свою очередь, с другой стороны от струны тянулась прикрепленная веревка, торчащая из деревянной рукоятки, уходившей вниз и заканчивающейся зеленой металлической банкой; вокруг нее были примотаны проволокой еще шесть таких же баночек. Именно так выглядела немецкая ручная противопехотная граната М-24 [66] , использованная как мина-ловушка
66
М-24 (нем. Stielhandgranate) – немецкая ручная наступательная граната. Разработанная в 1915 г. для вооружения германской армии, она стала одним из главных символов вермахта. За годы Второй мировой было выпущено более 75 млн этих гранат. У русских солдат она получила прозвище «колотушка», у западных союзников – «толкушка» (potato masher). Граната состоит из металлического корпуса, внутри которого находятся взрывчатое вещество (аммонал или тротил) массой 160–180 г и капсюль-детонатор, и полой, закрывавшейся снизу завинчивающейся крышкой деревянной рукоятки с размещенным в ней воспламенительным механизмом.
Прохор Михалыч отдал винтовку Лёньке, приказал отойти в сторону на пять шагов и зайти за толстую осину, но при этом смотреть вокруг, не появится ли противник. Остальным он сделал повелительный жест: «Назад». Иван и Петр повиновались, тревожно озираясь по сторонам. Сам же Гольтяп аккуратно и медленно раскопал вокруг смертоносной связки почву, вытащил всю конструкцию и поставил ее на середину тропы между сосной и осиной, ослабив натяжение струны. Прошел к сосне и снял другой конец струны с прикрытого травой воткнутого в землю колышка. Освобожденная струнка тут же свернулась колечками, словно тонкая коварная змейка. Прохор выпрямился, припадая на больную ногу, смахнул крупные капли пота, предательски сиявшие на его высоком гладком лбу, и махнул своим товарищам:
– Всё! Порядок. Гляньте-ка, какую тварюгу нам немец припас. Ежели б не Лёнька… страшно представить, как она нас рванула бы. Разметала бы во все стороны в клочья.
– Ух ты ж, тля треклятая! Молодец, Лёнька! – Подошедший боцман Петька хлопнул по плечу мальчишку.
– Слышь, дядя Михалыч, давай ее отнесем в деревню и рванем коменданта? Преподнесем ему букетик! Ха? – предложил Иван Бацуев с горящими глазами, представляя, как палач Хоффман разлетится на куски в отобранном у тетки Фроське доме, если ему эту штуковину просунуть в окошко.
– Хорошая мысля, – сказал бывший конюх и затем строго посмотрел на Лёньку: – А тебе объявляю благодарность от всего партизанского движения.
– Ага! Спасибо, дядь Прохор.
– Не «спасибо», а «служу трудовому народу». Учись, пацан, – поправил его Петька, единственный из всех служивший в армии и знавший, как правильно отвечать в подобном случае. Хотя, честно признаться, ему самому никогда и не пришлось произнести таких слов за всю свою воинскую службу, ибо служил он ни шатко ни валко и особо не отличался ни в хорошую, ни в плохую сторону.
До лагеря дошли хоть и медленно, приглядываясь к каждому кустику и холмику, но без приключений.
В большом черном чугунке что-то бурлило и звонко урчало. Пламя костра, разведенного под ним, жадно облизывало закопченные бока быстрыми и яркими языками, которые выскакивали то справа, то слева, пытаясь спалить массивного неуклюжего металлического чумазика. Пожирая сухие сосновые ветки, огонь грозно сердился на упрямую кастрюлю, временами то глухо завывал, то с треском рассыпался тысячами искр. Котел был прочен и терпелив, он верно служил людям и надежно защищал содержимое от коварного костра, позволяя ему лишь все сильнее и жарче нагревать себя.