Хоть стервеней, хоть в жизни степеней,Но будь в привычках сердцем постоянен.Из возрожденных разноликих днейСлавнее всех мне кажется – Татьянин,И в истовой печали озорней!Шибает в ноздри юности ирьян,И вьюги рвут сугробные подпруги.И вольные студенчества подругиВдруг скопом превращаются в Татьян.И песня возвращается на круги.Помянем же забытые года,Сыграем с ними в жмурки или прятки.Моя Татьяна млечно молода,Мои друзья в приветственном порядке.Да не редеет празднеств череда!
«Опять повалила погода…»
Опять повалила погодаОкругу крестить ввечеру.Погода –
для доброго года,Но эта, видать, не к добру.Распустишь домашние нюниИ ступишь едва за крыльцо,Как хищные вьюжные луниКогтят и корявят лицо.Мой хутор в крещенской ловушке,В опале живет снеговой,Гусиного пуха подушкиНакрыли его с головой.Давно уж отмотаны рукиКоварным крутым колуном.По всей одичалой округеСтолбы топотят ходуном.В морозных намаешься лапах,И в ночь разглядеть невдомек,Как скачет в заржавленной лампеЛюбви золотой стригунок.
«И мытым я, и катаным…»
И мытым я, и катанымЖиву, и клят и мят…Висит над белой хатоюПростуженный закат.Трещит костер у кузницы,И в сторону реки,Как бабочки-капустницы,Стреляют угольки.Столбы гудят коленямиВ угоду январю.На лавочке в правленииЯ с конюхом курю,Дым в копны образуется.А конюх – мировой,Опять интересуетсяТревогой мировой.Галдит он мне настойчиво,Хоть сам не без греха,Что кой-кого бы стоилоЗачислить в конюха…В окне сирень сутулится,Сугробы, как воза,У запустелой улицыПрорезались глаза.Метель заколобродила,Швыряет в ставни снег…А я на милой родинеХороший человек.
«Этот ветер сорвался с цепи…»
Этот ветер сорвался с цепи,Колесом прошмыгнул по округе!И теперь на березе сопит,Содрогаясь от страстной натуги.Этот ветер, шатун и нахал,На шарнирах кружит, на резинке.Облака по краям распихал,Не пролив ни единой слезинки.Воробьев шуганул со стрехи,На плетне опрокинул махотки,И за все продувные грехиНе попал в милицейские сводки.Засучив по плеча рукава,В ус не дует свистун всепогодный,Не качает впустую права,Потому что он ветер природный.
В зимний час
Когда умрет пурга и снег вразброс уляжется,У худенькой реки и заспанных прудовСогбенные талы под свежей снежной тяжестьюКряхтят, как старики под тяжестью годов.Талы в свой добрый час гвардейски распрямятся,И распушит камыш седые кивера.А где уж мне теперь за юностью гоняться? —О прожитом своем подумывать пора.Талы, камыш, трава соседствуют, как дети,Я в силах их убить, навек искореня.Меня же, может быть, лишь родич по планетеОтважится убить. Забавная родня!И света нет того, и вряд ли есть похожий,Вслепую ищем мы добро и благодать.Пускай хоть каждый день мороз дерет по коже,А больше жизни нам и нечего желать.Я снег тугой топчу, он под ногой играет,Я прорубь колочу на тулове реки.И снова тишина. Природа замирает…И мудрые кряхтят под снегом тальники.
«Коль однажды в полночи подлунной…»
Коль однажды в полночи подлуннойВеки мне прикроет горицвет,Говорите: – Помер забурунныйСтороны запущенной поэт.На язык несдержанный
от роду,Равнодушный к скорбному труду,Он с одной лишь матушкой-природойЖил без брани в радостном ладу.Дождик лил —он плакал без утайки,День сиял – смеялся что есть сил,Про себя двусмысленные байкиПо шалманам шустро разносил.Перейдя и разума границу,Слыть желал подобным соловьюИ предпочитал заре – зарницу,Грому – золотую молонью!Он любил – не к ночи будь помянут! —Но имел язвительный изъян:Ежели был чувственно обманут,Отвечал обманом на обман.А в итоге голову повесилИ, впадая в умственный кисель,До того в сердцах накуролесил,Что застряла жизни карусель.Кем он был – иной не воспомянет,Лишь с улыбкой лоб перекрестит,Но когда пред Господом предстанет,Тот его понятливо простит.Лишь за то, что грешник сей воочьюВ чумовой житейской шелухеНикому не льстил и не морочилДушу покаяньем во грехе.
«Сколь тоске ни поддаваться…»
Сколь тоске ни поддаваться,Я смиренно пообвык —Стал я часто обираться,Как пред смертушкой старик.Пальцы хрусткие ломаю,Из пустого пью корца,Крошки зряшно обираюС побледневшего лица.Знать, не зря в ночи безгласной,Чтоб душой не осерчал,Мне с жердины телеграфнойТрижды филин прокричал.
Федору Сухову
Я пил бы мед и вашими устами,И вашей грустью сердце бы лечил,Когда б оно застыло в ледоставе,Когда бы мед полынью не горчил.Но все равно в мурашковом затишьеЯ слышал сам, растерянно сперва,Как роем градин прядают по крышеИль влагой с весел катятся слова.Вы не учили роковому делу,Учили вы словами не грешить.Поэзия должна быть чистотеломДля всех болячек муторной души!Не волен всяк трясти ее, как грушу,За ради славы тертой и гроша.За что же вы свою терзали душу,Что в крик кричала слабая душа?!Не берегли, по капле не хранили,Ожесточась, держали под уздцы.И не теплом на землю исходили,А сизым пеплом пламенной росы!Но все равно цветами, соловьямиЖивет земли нетленной красота!Я пил бы мед и вашими устами,Да запеклись медовые уста.
«Чермная мгла ее глаз чудотворных…»
Чермная мгла ее глаз чудотворных,Детские губы к рассвету темней…Боже мой!Сколько ночей непритворных!Сколько сварливых и приторных дней!Нет уж!Отныне я сумрачно знаюПамятным телом до самого дна:Женщина праведна только ночная,Днем только – серая кошка она.Вот по щекам распластала ресницы,Родинки светятся в чуткой тени.Все ей за белые ночи простится!Все ей воздастся за черные дни!Засветло – ведьмой,В ночи – мирозданьем, —Непредсказуемая красота…Ровно плечо мне щекочет дыханьемТеплый колодец усталого рта.
«Морозец терпкий, как моченый терен…»
Морозец терпкий, как моченый терен.Метель играет, юбки заголив.И все же мир пронзительно-просторен,И снег, как лист капустный, говорлив.Я не гощу в старинном отчем доме,Хозяйствую, старательно «божусь»!И треухом в гороховой соломеПеред заезжей кралей не стыжусь.Стоит январь. Дела свои содеяв,Иду на смех доверчивых девчат.Как головы казненных лиходеев,На кольях тына валенки торчат.Придет пора, и я людей потешу,Когда среди просторного двораНа свежий кол свой валенок повешу —Хозяйства знак, достатка и добра…Снежок хрустит. Морозец пахнет терном.Метель дворняги свойской не лютей.А славно жить в пронзительно-просторномПривычном мире любящих людей!