Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Скоро встретимся, — говорил Васильчиков, чокаясь с Трубецким. — Еду на Кавказ вместе с бароном Ганом — будем создавать весь административный аппарат на очищенных территориях. Поднимать край до уровня остальной Российской империи. Приучать дикарей к цивилизации.
— Дай-то Бог, конечно, — ответил Валуев, — только вряд ли у вас получится. Русских на Кавказе не любят и считают врагами. Не одно поколение сменится, прежде чем кавказцы примут наши порядки. Если вообще примут.
— На Кавказе опасно, — поежилась Ростопчина. —
— Да какие пули! — усмехнулся Васильчиков. — Я сидеть буду в Ставрополе, вдалеке от военных действий. А в другие городки выезжать под солидным конвоем.
Лермонтов вздохнул.
— Я отчасти вам завидую, потому что Кавказ — моя слабость. Если бы не война, был бы лучший край на свете. Горы, воздух, реки, виноград… В идеале — жениться на горянке и прожить весь остаток жизни в этом раю земном.
— На горянке — понимаю, — согласился Монго. — На такой, как Бэла из твоей повести.
— Бэла, да…
— А сознайтесь, Мишель: ваша Бэла была навеяна личным опытом? — поинтересовалась Валуева.
Тот, помедлив, кивнул.
— Да, отчасти.
Его тут же забросали вопросами: кто она в реальности, как все происходило на самом деле? Поэт отнекивался, утверждал, что как таковой Бэлы не было, это собирательный образ.
— Говорят, что она напоминает Катю Нечволодову, ныне Федотову, — заявил Монго. — Мне рассказывали общие знакомые. Да, Маешка?
У Михаила на лице не дрогнул ни один мускул.
— В том числе и Катю… Господа, бросьте на меня наседать, все равно не скажу вам полной правды. Лучше объясните, отчего нет княгини Щербатовой?
— Написала, что нездорова, — отозвался Валуев. — Но, по-моему, просто опасается новых встреч с тобою.
— Да неужто? Я такой ужасный?
— Ей сказали, что ты имеешь намерение просить у нее руки. А она пока не желает выходить замуж за кого бы то ни было.
Лермонтов с досадой проговорил:
— Ерунда. Ничего такого у меня и в мыслях не было. Вы знаете, кого я люблю.
Общество многозначительно замолчало. Тишину прервала Додо:
— Кстати, я недавно получила письмо из Германии.
— Интересно! — воскликнула Маша Валуева. — От Милли?
— От нее. Живет в Майнце с сестрой и зятем. Лечатся водами Висбадена. Процедуры очень помогают. Павел Демидов начал самостоятельно ходить, а Эмилия избавилась от головокружений и дурноты, свойственной беременным.
— Значит, она действительно в положении? — задал вопрос один из Шуваловых.
— В том-то и интрига, — улыбнулся Васильчиков. — Оттого что беременна не от мужа.
— Ты-то почем знаешь? — исподлобья глянул на него Лермонтов.
— Слухами земля полнится. Муж узнал и вначале хотел отослать ее в деревню, в Ярославскую губернию, но она упросила его разрешить ей уехать к сестре в Германию. Возвратится ли — бог весть.
— Отчего же не возвратится?
— Если возвратится
— Нет, она возвратится, но без ребенка, — сообщила Ростопчина. — Мы с ней говорили накануне ее отъезда.
— Как так? — удивилась Маша.
— Либо оставит старшей сестре Авроре, либо младшей Алине — та живет в Стокгольме и пока своих детей не имеет.
— А кто на самом деле отец ребенка? — снова спросил Шувалов.
Все посмотрели на Михаила, но вслух никто ничего не произнес.
— Ты, Шувалов, слишком любопытен, — заметил Монго. — А ведь любопытной Варваре, между прочим, нос оторвали.
— Уж не ты ли был любовником Мусиной-Пушкиной? — продолжал упорствовать Шувалов.
— Может быть, может быть. Видишь, я нахожусь в меланхолии? Так что перестань действовать мне на нервы. Лучше выпьем за здоровье Эмилии Карловны с пожеланием благополучно разрешиться от бремени.
— Выпьем, выпьем!
Все сдвинули бокалы и рюмки, затем начали просить Лермонтова почитать новые стихи. Он поднялся, немного постоял, вроде размышляя о чем-то, но потом сел и сказал:
— Нет, простите, господа, чувствую я себя скверно. В голове полный ералаш. Не могу сосредоточиться. И вообще, пожалуй, я поеду. Надобно прилечь.
Общество набросилось на него, стало тормошить, уговаривать остаться, мол, гусары не должны подвергаться унынию и апатии. Но тот не уступал, согласился только выпить со всеми «на посошок» и удалился.
— Как это понять? — с недоумением спросил Шувалов. — Что с ним сделалось?
Васильчиков только покачал головой.
— Разве ты не знаешь, что Мишель без ума от Мусиной-Пушкиной?
— Боже мой, когда это было!
— Да не так давно, коль Эмилия еще на сносях.
— Ты хочешь сказать…
Их разговор прервала Мария Валуева:
— Господа, перестаньте сплетничать. Мы подробностей все равно никогда не узнаем. Разве что Додо разболтает. Но она, надеюсь, сохранит тайну своей подруги?
— Тайна — она и есть тайна, — подтвердила Ростопчина. — Если бы и знала, не сказала бы. Но на самом деле она даже мне не открыла, кто отец ребенка.
— Будто бы? — съехидничал Монго.
Поэтесса перекрестилась.
— Клянусь Матерью Небесной.
— Ну если Матерью, то конечно…
«Милостивая государыня Мария Алексеевна.
До меня дошли слухи, будто Вы нарочно манкируете вечерами, где я должен присутствовать, ибо меня чураетесь. Так ли это? Если так, то позвольте диву даться: чем я заслужил сии немилости? Не обидел ли? Если нет, обещайте мне, что увидимся на одном из ближайших балов.