Лермонтов
Шрифт:
Герцен называет Сунгурова «несчастным», однако Костенецкий, хотя и не совсем уверенно, считает его провокатором, предполагая, что тот получил от Муханова задание: обнаружить среди студентов Московского университета тайное общество (по соображениям Третьего отделения, таковое в рассаднике разврата политического непременно должно было существовать). Не обнаружив общества, Сунгуров решил его создать, то ли для того, чтобы угодить начальству, то ли просто пользуясь данными ему полномочиями, и, видимо, настолько превысил их, что от него отделались, наказав строже, чем спровоцированных его доморощенным «шпионством»
Но нас в данном случае интересует не судьба Сунгурова, а влияние затеянного им дела на судьбу Михаила Юрьевича Лермонтова.
Герцен точно передает обстановку в университете после ареста Костенецкого и Антоновича: «Мы все лихорадочно ждали, что с нами будет… Буря, ломавшая поднимавшиеся всходы, была везде… Мы не то что чуяли ее приближение – а слышали, видели и жались теснее и теснее друг к другу».
Тягостное ожидание продолжалось почти два года. Доведенные психической пыткой до полной оторопи, попавшие под допрос молодые люди могли назвать и действительно называли имена знакомых, всего лишь замеченных в общении, даже формальном, с «заговорщиками».
Елизавета Алексеевна, потерявшая в подобной ситуации любимого брата (Дмитрий Алексеевич скоропостижно скончался от разрыва сердца, узнав об арестах декабристов), рисковать внуком не могла, тем более что главный герой этой темной истории Костенецкий был действительно знаком с Михаилом Юрьевичем. Да и вообще у внука по «несходчивости характера» среди студентов образовалось слишком много недоброжелателей. А что, если кто-нибудь из них?.. Вот только как намекнуть Мишеньке про свои опасения? Но Мишель вдруг сам заговорил о Петербурге, объявив, что в университет не вернется.
Елизавета Алексеевна не стала ожидать перемены в настроениях внука: начала срочно собираться.
За дом на Молчановке заплачено до августа, вот в августе и двинемся. А пока в Середникове напоследок побарствуем; наслышанная о дурном столичном климате, госпожа Арсеньева дорожила для Мишеньки каждым солнечным днем.
Последнее лето в Середникове в «Княгине Лиговской» описано так:
«У Жоржа была богатая тетушка, которая в той же степени была родня и Р-вым. Тетушка пригласила оба семейства погостить к себе в Подмосковную недели на две, дом у нее был огромный, сады большие – одним словом, все удобства. Частые прогулки сблизили еще более Жоржа с Верочкой; несмотря на толпу мадамов и детей тетушки, они как-то всегда находили средство быть вдвоем: средство, впрочем, очень легкое, если обоим этого хочется».
Богатая тетушка – Екатерина Аркадьевна Столыпина; Подмосковная с огромным домом и большими садами – Середниково, Лермонтов и Лопухина там и в самом деле гостили в начале лета 1832 года. А вот причина выхода Печорина из университета, которую биографы Лермонтова, начиная с Висковатого, сочли документально точной, таковой не является.
Герой романа, как мы помним, на экзамены не явился, уверив маменьку, что испытания в науках отложены еще на три недели. Обман, естественно, открылся. Маменька, разгневавшись, созвала расширенный семейный совет, и этим чрезвычайным комитетом было решено: «сдать» легкомысленного сына и племянника в юнкера, где его «пришколят и выучат дисциплине».
В этой истории достоверно только то, что Лермонтов, как и Жорж Печорин, на «испытания в науках», проводившихся с 16 мая, не явился. Однако с
Экзаменационная сессия кончалась 18 июня, но уже 1 июня 1832 года Лермонтов написал заявление с просьбой снабдить его надлежащим свидетельством для перевода в Санкт-Петербургский императорский университет.
18 июня 1832 года решением правления это свидетельство было выдано, а в начале августа Арсеньева с внуком уже покинули столицу.
Судя по тому, что первые, августовские письма Лермонтова из Петербурга в Москву представляют собой развернутые объяснения причины внезапного отъезда, уехал он неожиданно, поставив и девочку с родинкой, и ее родных, так сказать, перед фактом.
Ссылка на опасности, грозящие в связи с сунгуровским делом, в качестве главного мотива никак не годилась. Для Лермонтова это если и был аргумент, то из самых последних. Бегство из Москвы, объясненное таким образом, ставило его в бестактное положение перед Алексисом. Алексей Лопухин был тоже московский студент, а он спокойно, не нервничая, пережидал политическую бурю – так, как пережидают затянувшуюся непогоду.
По всей вероятности, при отъезде было пущено в обращение самое простое из объяснений, то, что вошло впоследствии в «Княгиню Лиговскую»: не сдал сессию и, чтобы не терять год, попытается устроиться в Петербургский университет.
Причина была мелкой и годилась лишь для разового пользования. Особенно если учесть, что решение принимает человек, истинно влюбленный. И притом взаимно. Понимая это, Лермонтов делает попытку объяснить «бегство от счастья» более сложными и, следовательно, более уважительными причинами: сочиняет светский отчет о столичных впечатлениях, а в него, как бы между прочим, вкладывает стихи:
Белеет парус одинокойВ тумане моря голубом!..Что ищет он в стране далекой?Что кинул он в краю родном?..Играют волны – ветер свищет,И мачта гнется и скрыпит…Увы, – он счастия не ищетИ не от счастия бежит!Под ним струя светлей лазури,Над ним луч солнца золотой…А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!Было над чем задуматься и умной, как день, Вареньке, и ее домашним…
Даже Мария Александровна, в силу старшинства опекавшая и младшего брата, и сестру младшую, а заодно, ввиду отсутствия надежд на личную жизнь (М.А.Лопухина была уже сильно немолода – по понятиям тех лет, разумеется), и их друзей, и та призадумалась. Ей явно непонятны мятежи и метания «дорогого Мишеля». В ее глазах поклонник Варвары был странным юношей. Оставить навсегда город, в котором был «безмерно счастлив»? И пусть бы причина была уважительная, так нет – химера. Он, видите ли, жаждет бури, сам напрашивается на «печали» и «страдания», и это он, милый Мишель, бабушкин баловень, рожденный, в чем уверял совсем недавно, «для вдохновений мирных»?