Лес богов
Шрифт:
В обвинительных заключениях фигурировали и другие преступления, как: "Staatsbetrachtliche" или "Staatsfeindliche Ausserungen" - предосудительные антигосударственные высказывания, попадавшиеся чаще всего в частных письмах.
Или: "politisch nicht ainwandfrei" - политическая неблагонадежность. Иногда только по подозрению в политической неблагонадежности имярек расплачивался долгими годами пребывания в лагере, что фактически было равносильно смертной казни.
Или: "unerlaubtes Musizieren" - недозволенные занятия музыкой. Черт знает, где и как он там музицировал, но попал в Штутгоф, превратился
Или: "unerlaubtes Aufenthart auf dem Bahnhof" - нахождение на железнодорожной станции без разрешения. Легкомысленный зевака: любитель поглазеть на отъезжающих тоже умирал в лагере!
Поляков сажали, в лагерь и за то, что они отказывались стать немцами. В документах так и записывали: "Volksliste abgelehnt" - отверг предложение онемечиться. За такое оскорбление фактически тоже полагалась смертная казнь.
Было здесь и немало жертв расовой политики, причем не только поляки и русские, но и немцы.
Немцы попадали в лагерь за сношения с польками или русскими, а поляки и русские - за связь с немками. Мужчины и женщины разных национальностей наказывались на общих основаниях. Иногда случались довольно головоломные истории.
В Штутгофе отбывал наказание немец, вернее онемеченный поляк. Монтер. На свободе у него была невеста-полька. За связь с ней он попал в лагерь. Отсидев два года, он вдруг получил сообщение из гестапо. Тебе, мол дарована свобода, поезжай к невесте и женись: она тоже онемечилась, теперь сношения с ней не возбраняются.
Получив такое уведомление, монтер стал ругаться, так что стены закачались. Какого черта он два года проторчал в лагере, на кой ляд сдалась ему старая невеста, если в лагере он успел завести себе новую кралю моложе и красивей. Несчастный жених метал громы и молнии. Расставаясь со Штутгофом, он так ругался, что хоть уши затыкай.
Сидел в лагере немец, барон из Восточной Пруссии, обросший одичавший выродок лет шестидесяти. Попался он за любовную связь с прислугой-полькой.
– Что ж вы, барон - поддразнивал я его, - на старости лет так согрешили?
– Какая тут, к черту старость. Я еще в самом соку, а жена моя два года болеет. Что мне оставалось делать?
– Понятно, понятно, - процедил я.
– Госпожа баронесса сама виновата вздумалось ей не вовремя хворать.
Одичавший барон вздохнул и переменил тему разговора.
– Как там у вас в Литве поживают немцы-колонисты? Он, видите ли, после освобождения из лагеря собирался осесть в Литве.
– О - ответил я, - неплохо. Средне. Некоторым из них пеньковый галстук давно надели, а для остальных веревки покрепче подыскивают... Что касается тебя, то ты и березового сука не стоишь. Так и быть, вздернем тебя на воротах.
С того дня барон перестал со мной здороваться, тем более что вскоре его за кражу упрятали на три дня в бункер и свое пленение он приписал моим интригам.
В порче немецкой расы обвинялись преимущественно рабочие-иностранцы. Правда, нацистские законы применялись не ко всем народам одинаково. За любовные сношения с немками на лагерные муки обрекались только русские и поляки, другие национальности наказанию не подвергались. Даже столь ненавистные нацистам евреи трактовались по-разному. В то время,
Путь русских и польских рабочих в Штутгоф по обвинению в порче расы начинался с немецкой деревни. Их вывозили в немецкие деревни на сельскохозяйственные работы. Так как немцы-мужчины были взяты на войну, местные дамы легко поддавались чарам дьявола и охотно общались с приезжими. Надо отдать немкам должное: они хранили верность своим сожителям и не забывали их даже тогда когда те попадали в лагерь. Рискуя очутиться там же, упрямые грешницы посылали им посылки.
Русских в Штутгоф доставляли также из лагерей для военнопленных, где они отказывались считаться с нацистскими законами, вели коммунистическую пропаганду. В наш лагерь их присылали в наказание...
В Штутгофе пребывала и одна парочка - молодожены из Гданьска по фамилии Бреве. Немцы.
Жена, пятидесятилетняя особа, довольно потрепанная, попала за то что имела любвеобильное сердце и постоянно впутывалась в интимные истории с поляками. Муж отдувался за слабохарактерность: он никак не мог совладать со своей темпераментной половиной.
В лагере упрягали и немца-ксендза, крестившего еврейского мальчика. Вообще за укрывательство евреев в лагерь попали очень многие. Одна русская женщина, инженер попала за то, что не умела доить коров. Частенько немецкие крестьяне, не желая платить батракам жалованье или кормить зимой, придирались, к какому-нибудь пустяку и доносили в полицию. Такой батрак прямо с поля отправлялся в лагерь как политический заключенный.
Попал в лагерь и вице-консул фашистской Италии в Гданьске. В 1943 году отправляясь на лето в отпуск, он сдал в наем свою виллу одному гестаповцу. По возвращении вице-консул, естественно изъявил желание поселиться на прежнем месте. Но гестаповец не пустил его. Законный владелец виллы подал на гестаповца в суд. Дело он выиграл, но сам отправился в концентрационный лагерь. Гестаповец же остался жить в роскошной вилле.
Отступая из оккупированных районов России, немцы угоняли с собой гражданское население. Мирные жители наводнили концентрационные лагеря. Такой массовый вывоз в документах назывался эвакуацией.
В лагерь попадали женщины с малыми и даже грудными детьми. Ребенок тоже человеко-единица. Ему причитались и номер и треугольник в придачу. Как же иначе? Но какой треугольник придумать для него? Он ведь не вор, не сектант. Гадали, гадали и порешили: дать несмышленому красный треугольник - присвоить звание политического заключенного. То же самое проделывали с гражданами которые появлялись на свет в лагере.
Беременных в лагерь обычно не принимали. Майер постоянно ворчал: "Сколько раз я говорил начальнику гестапо - не присылайте мне беременных. У меня лагерь. а не детский сад!" - и возвращал женщин обратно в гестапо. Но одна-другая все же попадали. Кроме того, случалось, что будущее поколение зарождалось и в самом лагере. Гражданин, появившийся на свет в Штутгофе, получал сразу красный треугольник. Со дня рождения его причисляли к политическим преступникам, злейшим врагам Третьей империи.