Лес богов
Шрифт:
Зеленке застал в Штутгофе двух старост - Зенгера и Фабро. Было ясно, что один из них обязательно будет съеден: нужно же для Зеленке освободить место.
Первой жертвой стал Ганс Зенгер. Среди бела дня на невозмутимо разгуливавшего купца напал Хемниц стащил с него плащ, снял сапоги, добытые якобы нечестным путем. А ведь рапортфюрер прекрасно знал, что все блоковые, все капо и другие лагерные аристократы, как и Зенгер присваивали себе чужую обувь и одежду - но никто их не трогал.
У Зенгера произвели обыск и нашли золотое кольцо. Ювелир клятвенно уверял что он
Беднягу Зенгера нарядили в вонючее тряпье и спровадили в Гопегиль филиал Штутгофа - на кирпичный завод, куда узников обычно отправляли за тягчайшие преступления. В Гопегиле ювелир быстро перешел в сословие доходяг, а Зеленке вернул себе корону.
Вскоре и бешеный тиролец Тони Фабро испытал на себе превратности судьбы.
Уж не сам ли Вельзевул из зависти спутал его любовные карты? Темпераментный Тони страстно влюбился в девушку-арестантку, молодую смазливую, круглолицую польку. К несчастью у нее на примете был другой. Ладный такой, молодой соотечественник, служащий больницы.
Тони Фабро, как староста лагеря, решил проучить счастливого соперника. Тиролец пришел в больницу, вызвал поляка в коридор и съездил ему в челюсть. Пока избранник молодой арестантки очнулся, пока понял за что так немилосердно пострадала его челюсть, Тони Фабро скрылся во дворе. Но темпераментный староста далеко не ушел. Его мучили угрызения совести: слабовато он выдал сопернику-босяку! Подумать только - полячишка сделает холодную примочку и опять станет увиваться за красоткой. Не выйдет! Нет, ни один приличный мужчина не поступает так со своим соперником, особенно староста. Если дать так дать, чтобы бестию ноги больше не таскали.
Снедаемый завистью и мучимый угрызениями совести, Тони Фабро опять вернулся в больницу и опять вызвал своего соперника. Но на сей раз поляк не просто вышел, он вылетел, бросился на Тони и своими звериными когтями здорово изодрал ему лицо.
Оскорбленный в своих лучших чувствах бешеный тиролец пыхтел, обливался кровью. Между тем из дверей выскочило еще несколько ребят. Они разорвали на Тони пиджак и крепко отдубасили старосту: кто орудовал метловищем, кто поленом. Намяли страдальцу бока и выбросили окровавленного во двор.
Произошел неслыханный, недопустимый скандал. Баталия разыгралась в больнице. Шум стоял невообразимый. Пострадало начальство - староста лагеря.
И причиной содома были любовные шашни, строго запрещенные и наказуемые в лагере.
Смекалистый Тони Фабро, шатавшийся с забинтованной мордой нашел остроумный выход из положения. Он тотчас пустил среди немцев-арестантов слух, что на него якобы напали поляки-шовинисты и хотели зарезать. Он мол, еле-еле ускользнул от ножа.
Возмущение немцев-уголовников приняло угрожающий характер. Они собирались группками, точили ножи. Устроим, мол, польскую резню на славу. Их противники, поляки, в свою очередь вытаскивали из темных углов разные инструменты - голыми руками нас дескать не возьмешь.
Страсти в лагере накаляются, кипят. Брань, угрозы, провокации сменяют друг друга. Новая немецко-польская
Зеленке на всякий случай взял под опеку своего коллегу Тони Фабро и запер его, как в карцере, в той самой умывальне, где каждую неделю находили по висельнику... Немецкая партия без объявления войны авансом поломала кости одному поляку. Он ни в чем не был виноват, добросовестно выполнял свою работу в лесу. И фамилия у него была совсем не польская, а литовская Пранайтис. Так черным по белому значилось в документах.
Пранайтис преспокойно ковырялся возле своего пня, как вдруг какой-то немец-уголовник подошел и явно из патриотических побуждений, дал ему дубиной по голове. Тут подоспели еще бандиты с зелеными треугольниками и доломали несчастному поляку остальные кости.
Не прошло и часа, как Пранайтис распрощался с жизнью.
Неизвестно, то ли немцы убив Пранайтиса, почувствовали себя отомщенными за покушение на личность Тони Фабро, то ли тут примешались другие политические соображения, но их воинственный пыл угас. Зеленке приложил к конфликту руку, учинил допрос и безоговорочно стал на сторону поляков. Тут дескать, дело не в национальных чувствах: всю кашу заварил шелудивый осел Тони Фабро, с него и спрос.
Само собой разумеется что решение Зеленке предопределило судьбу тирольца. Вскоре его вывезли из Штутгофа куда-то в другое место. Перед отбытием он просидел несколько дней в бункере. Когда он уезжал никто, ни один уголовник, ни сам Зеленке, не говоря уже о других заключенных не подал ему руки.
В Штутгофе опять остался один староста - Зеленке. Он быстро обрел былую форму, утерянную было за время путешествия в Бухенвальд.
Началась новая счастливая эра в жизни взломщика. Могущество Зеленке еще более возросло. Он разбогател, стал почти миллионером. Но это особая статья.
После высылки Зеленке в Бухенвальд пани блокова убивалась так же как при проводах Лемана. Поплакала, поплакала и успокоилась: что же ей оставалось делать. Вскоре дебелая София поймала в свои сети еще двух выдающихся хахалей. Нашлись и на нее охотники!
Вернувшийся из Бухенвальда Зеленке тоже нашел себе новые привязанности. Похоже, что сама пани блокова пеклась о его благополучии... ну, а это значит, что вожделения Зеленке находили полное удовлетворение. Он только не обращался к начальству с такими дурацкими челобитными как Леман.
Так Зеленке вкушал радости бытия, пока заключенные разорвали его живого на части.
СТОЛПЫ КАНЦЕЛЯРИИ
Обоими отделами канцелярии его эсэсовства Майера заведовал младший фельдфебель СС унтершарфюрер Бублиц. С большим трудом вскарабкался он на желанную ступеньку служебной лестницы. Долгие годы Бублиц ходил в сержантах.
Придет бывало, унтершарфюрер в общий отдел и жалуется:
– Die andere sindе befordert, und ich saufe. Другие получают повышение а я - шиш.
По правде говоря, он даже чина сержанта не заслуживал.