Лесин и немедленно выпил
Шрифт:
Или Рабле, Вийон, Сервантес, Эдгар По.
Эдгар По умер алкоголиком в канаве.
Из американских – мой любимый писатель. Не потому, что умер алкоголиком в канаве. Тем более, что скорее всего не в канаве, а в дешевом отеле. Просто хорошо писал рифмованные стихи. И великолепную прозу.
Знаете, юбилей – время вспомнить и почитать.
Я вам советую – вспомнить и почитать.
Вспомнить, что Венедикт Васильевич Ерофеев родился 24 октября 1938 года и писал совершенно необъяснимо прекрасную прозу. И стремился в город Петушки. Из Москвы.
А родился… У нас в газете работает девочка, она, оказывается, ходила в школу там, где родился Ерофеев. Ничего не бывает случайно.
Читайте Ерофеева.
Примечание 2016 года.
Написано и опубликовано (в «Экслибрисе»), думается, к 75-летию со дня рождения Ерофеева, т. е. в октябре 2013 года.
Конец примечания.
Под двумя соснами, или Хорошо день начинается
К 75-летию В. Ер. – 2
Надо бы, конечно, ехать вам в Петушки. Есть такой город под Москвой. Точнее, не под Москвой. Потому что город Петушки – город не Московской, а Владимирской области. Так вот, надо ехать в Петушки. По маршруту поэмы Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки».
Но некоторым – и я их понимаю – далеко.
Тогда неплохо отправиться на станцию метро «Кунцевская». А оттуда на 610-м или на 612-м автобусе до Новокунцевского кладбища. Или все-таки просто Кунцевского? Не так уж важно. Когда свернете с шоссе на Рябиновую – мимо кладбища не проедете. Вышли вы на остановке, где кладбище. Идете к центральному входу. Оттуда прямо. Мимо двух указателей «Пункт проката» (мимо двух, товарищи). Сворачиваете налево. Там – в третьем ряду могила Ерофеева. Рядом – две сосны. Найти несложно, хотя, конечно, если ехать с юга Москвы, то тоже неблизко. Из Тушина недалеко, но ведь не все же вы живете в Тушине. Из центра тоже, между прочим, недалеко. И все-таки – могила. Кладбище тихое и спокойное, так что вы сможете тихо и спокойно немного убрать саму могилу, положить цветы, лучше искусственные, а то живые очень быстро становятся мусором. Ну, и выпить, конечно. Из горлышка, запрокидывая голову, как пианисты.
Однако и до Кунцева ехать не всем удобно.
Тогда можно отправиться на станцию метро «Новослободская». Или даже «Менделеевская», так ближе. Там ведь как. Идете на трамвайный разъезд, на площадь Борьбы, а тут сразу два памятника. Двум персонажам. Веничке Ерофееву (так зовут героя поэмы Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки») и его возлюбленной (девушке «с косой от затылка до попы»).
Героя не стоит все-таки путать с автором.
Почему? Очень просто. Персонаж, даже если списан с автора, отражает автора в какой-то определенный момент. Или период. Или отражает какую-то его, пусть даже и характерную, черту. Но не более. Конечно, читателю проще с персонажем, чем с автором. Ведь персонаж ясен, прост, очевиден, персонаж не меняет своих убеждений и не путается в показаниях. А автор бывает и в плохом настроении, и не всегда здоров, всякое может случиться с автором. Герой же уже готов, вылеплен и отлит. Его ничто не поколеблет. Он не свернет. Не одумается. Не разочарует и не разочаруется. С другой стороны, если по-настоящему нравится герой, многое прощаешь и автору. Если отождествляешь себя с персонажем, многое понимаешь и у автора.
Венедикт Ерофеев для многих – свой. Пусть не в доску, но свой. Для того я и пишу, что неплохо съездить если не в Петушки, то хотя бы к памятникам или на могилу. В Петушках, кстати, в местном Доме культуры есть Музей петуха. Птица такая. Замечательная птица. И вот в Музее петуха есть уголок и Венедикта Ерофеева. Хоть он и не уроженец города Петушки. А все равно – самый знаменитый их земляк. Просто потому что прославил данный
Помню, провожали мы с поэтом Всеволодом Константиновым другого поэта – Влада Колчигина – куда-то в Харьков. Как раз с Курского вокзала. Проводили, посадили на поезд. Подошли к Садовому кольцу, выпили по глоточку. Смотрим на часы вокзальные. Тогда еще вокзал был виден с Садового. А там – ноль часов, одна минута. А мы, повторяю, уже по глоточку выпили. А тут и новый день наступил. Поэт Константинов мне и говорит человеческим голосом: хорошо, говорит, день начинается.
А ведь и впрямь.
Вот и Ерофеев. Хоть в дни юбилеев, хоть просто так, берите его с книжной полочки и читайте. И день у вас начнется хорошо, и вечер отлично закончится. И утро будет не хмурым, а встретит бодрой прохладой.
Примечание 2016 года.
Опубликовано в журнале «Юность».
Конец примечания.
В поисках рая
Венедикт Ерофеев и др
Венедикта Ерофеева смело можно назвать писателем католическим. Даже мистиком католическим. Несмотря на то что Алексей Лосев, например, утверждал, что «католическая мистика есть, в общем, галлюцинация на почве истерии, то есть прелесть». Да и сам Вен. Вас. уверял, что «мистика всегда шла рука об руку с половой распущенностью».
Все верно – истерическая галлюцинация на почве прелестей половой распущенности, католицизм мистический и мистицизм католический, мракобесие, опиум народа и опиум для народа.
Стоп! Вот оно – самое главное! Опиум народа, т. е. религия, и опиум для народа, т. е. сами знаете что, – не разные ли стороны одной и той же медали? Не зря же советовал Ерофеев возле каждой церкви ставить пивной ларек.
Что ж, разберем «опиумную» сторону народной жизни. Труд сделал обезьяну человеком – утверждали марксисты. Очень даже может быть. Но с чего вдруг ей захотелось трудиться? Труд ради труда как такового? Вряд ли. Значит, ради чего-то другого, ради чего-то большего.
Однако, прежде чем отправляться на поиски «чего-то», человек должен сначала понять, выяснить и уразуметь, о чем идет речь. На выяснение и уразумение у него уходит вся жизнь, и он умирает счастливым, так, впрочем, ничего не поняв и не уразумев. Если, конечно, человек – философ (Ф.). Если же нет, если он обычный человек (О.), то для достижения счастья он, скорее всего, воспользуется каким-нибудь готовым рецептом.
Самый древний и самый популярный среди них —
как вы уже, наверное, догадались, та или иная форма религии.
Существующий мир плох, – утверждает проповедник (П.), – и хорошо может быть только в ином – загробном мире. Почему именно загробном? – может возникнуть вопрос. Может, но только не у О. Ибо для О. других миров просто не существует. В одном, «нашем», он живет и не сомневается в его существовании, что же касается до «иного» мира, то О. очень уж хочется, чтобы таковой существовал. Обо всем остальном О. не просто не подозревает, но и не хочет подозревать, ибо так проще и не требует умственных усилий сверх нормы.