Лесная невеста

Петровичева Лариса

Виланд не изменился в лице, хотя Готтлиб, возможно, полагал, что упоминание о матери заставит его нервничать.

— Вы знали мою мать, — равнодушно произнес он. Готтлиб кивнул.

— Вы меня не помните, конечно. Вам было всего восемь дней, когда мы с вами встретились в первый раз.

Я отчетливо увидела, как над головой Виланда проплыла искра. Его ноздри дрогнули, пальцы левой руки сжались в кулак и разжались.

— Видимо, я болел, раз понадобился врач, — глухо сказал он. Готтлиб усмехнулся.

— Это

такая же болезнь, как у вашей очаровательной спутницы. Когда вы родились, Арн, то кефамин в вашей крови подбирался к ста пятидесяти. Какая норма, помните?

Я никогда не видела, чтобы люди бледнели настолько резко. На мгновение мне показалось, что Виланд вот-вот свалится со стула — в его лице не было ни кровинки, глаза потемнели.

Ведьмак? Он родился ведьмаком?

В ушах шумело. Я чувствовала, как все куда-то плывет, и не могла удержать своего мира.

— Для новорожденных — девяносто, — ответил Виланд. Машинально взял салфетку, принялся разрывать ее на тонкие полоски. Готтлиб недовольно поморщился, но ничего не сказал.

— Совершенно верно, — кивнул он. — Вы были уникальным новорожденным, Арн. О вас сразу же доложили в инквизицию, и им это, сами понимаете, не понравилось. Эрна буквально сбежала с вами из больницы и пришла ко мне.

Я почти увидела мать Арна. Осунувшаяся молодая женщина, которая едва держалась на ногах, прижимала к себе сверток с младенцем. До клиники Готтлиба она добиралась на попутках, вздрагивая от любого необычного звука и постоянно оглядываясь в страхе погони. Ребенок молча смотрел на нее — он словно понимал, что плакать нельзя, и не издавал ни звука, хотя ему было очень страшно.

— Да, меня бы ликвидировали, — проронил Виланд. — И мою мать заодно. Таков протокол. Младенцы-ведьмаки крайне непредсказуемы, и…

Он не договорил. Уткнулся лицом в ладони и какое-то время сидел, не произнося ни слова. В столовой сделалось тихо-тихо.

— Как вспомню, каких усилий мне это стоило… — усмехнулся Готтлиб. Он смотрел на Виланда так, как великий мастер мог бы смотреть на свой шедевр. Виланд и был шедевром. Уникумом. — Но через неделю Эрна вышла из клиники со своим ребенком, и в нем не было ни следа кефамина.

Он помолчал и добавил:

— А вот метарол — был. Восемьдесят семь при норме девяносто.

Несколько долгих минут мы сидели молча. Виланд смотрел на скатерть, и его левая рука то сжималась в кулак, то разжималась — так он пытался справиться с волнением. Лицо инквизитора потемнело, на виске запульсировала вена. Он сейчас выглядел так, словно заглянул в ад. В ту тьму, с которой боролся всю жизнь, и которая, как оказалось, была частью его самого.

Я вспоминала приемы первой помощи на тот случай, если Виланда хватит удар.

— Ну будет, будет, — миролюбиво произнес Готтлиб. — Я понимаю, что это потрясает даже такую отважную

душу, как ваша. Всю жизнь преследовать ведьм, охотиться на ведьм — и вдруг понять, что изначально вы были ведьмаком.

К моему удивлению, Виланд овладел собой довольно быстро. Когда он заговорил, его голос звучал вполне спокойно.

— Это давние дела, доктор Готтлиб. И они уже не имеют никакого значения. Кем бы я ни был, я всегда буду уничтожать зло.

Готтлиб рассмеялся. Сделал глоток из бокала.

— Отлично сказано, мой дорогой, просто отлично! — одобрил он. — От сына Эрны я не ожидал ничего другого.

Взгляд Виланда был темным и мертвым — лишь он говорил о том, что сейчас творилось у него в душе. Что кипело и горело там — тем пламенем, которое невозможно утолить.

Но он интуитивно выбрал правильное поведение на данный момент. Мы с ним все проработаем потом — а пока надо показать, что выпад Готтлиба не достиг цели.

В конце концов, он мог и врать. Просто ради того, чтобы выбить Виланда из жизни, лишить душевного равновесия и заставить совершать ошибки.

— Потом моя мать работала на вас, — произнес Виланд. — Вы продолжили программу гормональной терапии ведьм. Проект «Имаго» — это ведь он и есть, верно?

Готтлиб откинулся на спинку стула. Я заметила, что охранники напряглись, словно почуяли неладное, или им подали какой-то знак.

— Да, все начиналось как гормональная терапия, — кивнул он. — Когда я понял, какие перспективы это открывает, то засекретил свои исследования. Для этого пришлось официально признать поражение, заявить, что мои эксперименты оказались неудачными… ну и предъявить пару дюжин ведьм с кашей вместо мозга.

Во мне что-то дрогнуло и оборвалось. Я давно успела привыкнуть к тому, что мир к нам жесток, но очередное доказательство этой жестокости заставило меня стиснуть зубы до боли в челюстях.

— Что же было потом? — поинтересовался Виланд. Я видела, что он успокоился — что ж, хорошо. Судьба каких-то там ведьм, которых убили просто ради того, чтобы Готтлиб прикрыл свои делишки, его не волновала и не пугала.

— Потом я продолжил работу, — ответил Готтлиб. — Привлек ряд заинтересованных людей, которые обеспечили развитие проекта, так что могу без ложной скромности сказать, что «Имаго» сейчас работает на полную мощность.

— Ульрих Ванд — система безопасности, — негромко добавила я. — Скажем так, крышует вас со стороны инквизиции.

Готтлиб посмотрел на меня вроде бы добродушно — но от этого взгляда мне захотелось сесть на корточки и закрыть голову руками. Во мне все затряслось, как будто душа превратилась в кисель.

— Верно в какой-то степени. Но его участие в «Имаго» намного глубже и важнее, — ответил Готтлиб так, что было ясно: он меня окончательно оценил и решил держаться не снисходительно, а на равных.