Лесная невеста

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Чуть в стороне послышался шум раздвигаемых веток, и из-за кустов выскочил мальчишка лет девяти, в длинной серой рубашонке, перешитой, похоже, из женской. В руке он держал длинный стебель с нанизанными на него розоватыми, иногда с красным бочком ягодами едва созревшей земляники, жесткой и безвкусной, пригодной только для всеядных мальчишек. На ходу он внимательно шарил глазами в траве под ногами, выискивая земляничные кустики.

– Давай сюда, я тут еще нашел! – закричал он кому-то, обернувшись, и хотел уже пасть на колени возле желанных зеленых кустиков, но тут заметил Зимобора.

Зимобор вдохнул было, чтобы поздороваться и спросить, куда он вышел, но мальчик вдруг заорал, широко открыв рот, и опрометью

бросился бежать, не выронив, однако, крепко зажатый в кулаке стебель с ягодами. Зимобор недоуменно оглянулся, проверяя, не возникло ли у него за спиной что-нибудь ужасное. Ничего нет – его-то мальчишка и испугался. За разбойника, что ли, принял?

Пожав плечами, Зимобор пошел по тропинке в ту сторону, куда убежал мальчишка. Вскоре за деревьями посветлело, и он вышел на опушку.

Перед ним открылся городок, слава Велесу, не Гульбич, а другой: частокол на холме, разбросанные у подножия избы, огороды, овины и прочее. Видимо, это и был Радогощ, основанный смолянскими князьями, но сейчас принадлежавший полотеским. Ошибиться было нельзя: других городов в этой округе не имелось, только заброшенные голядские городища. Выскочив из леса, тропка подводила к ближайшему порядку изб вдоль оврага, по дну которого, надо думать, тек ручей. И прямо тут же лежал свежевыжженный и свежезасеянный пал: видимо, на старой лядине вплотную к городу опять успел подняться лес, сделав ее пригодной для обработки. На длинных полосках зеленели всходы ржи и проса.

У самого леса возле тропинки был вырыт колодец со срубом и двускатной крышей над ним, а по тропинке от колодца к городку шла девушка в беленой рубахе с тонким красным пояском. Из-под самого подола длинной рубахи мелькали босые ступни, а толстая, длиной до колен, темно-русая коса плавно покачивалась. На плече девушка несла коромысло с двумя ведрами воды, но шла с этой ношей так легко, спокойно и плавно, словно лебедь плывет, – и Зимобор безотчетно залюбовался ею, еще не видя лица.

«Никого не смей любить!» – дохнуло из леса, и холодок пробежал по спине. Зимобор оглянулся: вслед ему смотрели только молодые березки и кусты орешника, но они покачивались на ветру, словно грозили множеством зеленых рук. Они наблюдали за ним, за его шагами, даже мыслями, и он вздрогнул, вспомнив о Младине и снова осознав, как он слаб и беззащитен перед своей неземной возлюбленной. Он находился в полной ее власти, ей были открыты все его тайные помыслы, все мимолетные чувства, и даже на такую безделицу, как одобрительный взгляд на красивую девушку, он больше не имел права.

Зимобор двинулся по тропинке, которая уже стала улочкой и тянулась вдоль ряда тынов. Раз уж ему повезло выйти в Радогощ, то есть смысл найти кого-нибудь из старейшин и попросить помощи для застрявших в болоте купцов.

Он дошел почти до подножия городского мыса, когда до него стал доноситься неясный шум – какие-то крики, обрывочные вопли. Идущая девушка тоже прислушивалась, сперва замедлила шаг, потом пошла быстрее. Ведра на ее коромысле закачались, вода блестящими крупными каплями посыпалась на утоптанную землю. Зимобор тоже прибавил шагу. Девушка уже дошла до своих ворот, остановилась у приоткрытой створки, но, держась за большое кольцо, смотрела все туда же, вдаль по улице.

– Елага! Елага! – кричал кто-то за углом тына, и прямо на девушку из ворот вдруг выскочил подросток лет четырнадцати со всклокоченными волосами. – Дивина! Где мать твоя? – спросил он, едва переводя дух. – Давай скорей ее! Там парни сцепились, перебьют друг друга! Горденя со своим вязом так и косит, так и косит! Будениных парней в ручей загнал! Зови, говорят, скорее Елагу, а то живыми не быть!

– Так ведь нет ее, она с рассвета за березняк пошла! – вскрикнула девушка, живо опуская ведра наземь и освобождая коромысло. – Ну беда!

С этими словами она кинулась

бежать, и подросток припустил за ней. Ничего не понимая, Зимобор ускорил шаг: на улице все равно больше не к кому было обратиться. Тем более что нужда в помощи, судя по всему, возникла не только у него.

За углом он увидел площадь, от которой тропа поднималась к воротам городка. На площади бурлила толпа, раздавались крики. По количеству возов и волокуш, расставленных тут и там, по обилию людей, явно из разных родов, Зимобор определил, что сегодня тут, видимо, день торга. А в торговый день, как известно, не работают, а гуляют, и гульбы не бывает без «стенки», когда сборные дружины «наших» и «заречных» выходят померяться силой. В Смолянске был тот же обычай, и князья поощряли его, поскольку боевой дух и какая-никакая выучка очень пригодятся, когда собирать воев. В населенном гнезде и побоища случались большие, а здесь «стенки» состояли из десятка-другого бойцов с каждой стороны. Растрепанные, запыхавшиеся, местами окровавленные «стеночники» виднелись в толпе: кого-то родные уже пытались перевязывать, поить и умывать, но большинство рвалось вместе со всеми к речке, протекавшей с другой стороны пустыря.

Здоровенный парень в празднично расшитой рубахе, вылинявшей и порядком измятой, с красным плетеным поясом, стоя у самой воды, вовсю орудовал длинной дубинкой, которая бытовала при стеночных боях и обычно называлась вязом, хотя и необязательно делалась из вяза. Рубаха, взмокшая и потемневшая от пота, была разорвана снизу. Противниками его были четверо или пятеро парней и молодых мужчин, стоявших уже по колено в воде и кое-как отбивавшихся; но расходившийся боец бил и бил своим вязом, доставая всех сразу и понемногу загоняя их дальше. Вот под особенно удачным ударом один из противников упал спиной в воду и махал руками, пытаясь приподняться, – там было уже достаточно глубоко. Еще кто-то сидел и полулежал на берегу, придерживая окровавленную голову. Народ вокруг вопил: где-то раздавались смех и одобрительные крики, где-то причитали женщины.

– Давай, Горденюшка, лупи их, родимый! – во всю мочь голосил тщедушный старикашка с длинной реденькой бородкой, подпрыгивая, похлопывая себя по бедрам, словно плясал. – Налегай, завязывай! Узнают Буденькины наших!

– Так им! – вопили рядом. – Попомнят пословицу: бей по роже, да не тронь одёжи!

– Да уймите же вы его, перебьет, перекалечит! – совсем рядом кричали испуганные женщины. – Ошалел малый! Леший в него вселился!

Зимобор, достаточно опытный в делах такого рода, мельком глянул на женщину, сказавшую это. Она была права: удалой Горденя сейчас себя не помнил, в нем проснулся тот неукротимый и неосознаваемый боевой дух, который роднит воина и зверя. У варягов бойцы, умеющие пробуждать этого зверя в себе, пользуются известным почетом, хотя и не сказать, чтобы любовью; у славян ими немного брезговали, хотя иные князья и воеводы старались держать у себя в дружине хотя бы одного-двух таких. Горденя, как видно, и впрямь сумел дозваться Перуна и сейчас не помнил себя. В таком состоянии убивают, не замечая, а после горько каются. И даже очень умелый воин подумает, прежде чем встать у такого на пути, – против этой стихийной силы и выучка не очень-то помогает.

Но девушка, за которой Зимобор сюда пришел, не тратила времени на раздумье, а как бежала, так и кинулась прямо к Гордене. Народ на площади не успел и ахнуть, увидев ее, как она уже оказалась за спиной у ошалевшего бойца и со всего размаху врезала коромыслом ему по буйной голове. Зимобор диву дался, видя ловкий, умелый, привычный замах, сильный удар и, главное, неукротимую решимость, не уступавшую Гордениной ярости. Показалось, что он слышит тяжелый звук удара, – и вяз остановился в поднятых руках Гордени. Мгновение тот постоял как замороженный, потом качнулся и стал поворачиваться…