Лесная свадьба
Шрифт:
Праздник начался.
В это время с другого конца в деревню вошел человек и присел на бревна, сложенные у крайней избы.
На нем пропыленная солдатская одежда, поблекшая фуражка с пятиугольной красной звездой, подбородок и щеки черны — верно, давно не брился. Путник сбросил с плеч котомку и пристроил ее у ног. Некоторое время он сидел так, задумчиво поглядывая на деревню.
Деревня шумит, гуляет: от ворот к воротам с песнями ходят супружеские пары, а безмужние — в обнимку друг с другом, напевая:
Крепкий, словно дуб,
Был у меня муж.
Была я сама.
И как птицам парою
Жить бы нам…
И, не допев, умолкают вдруг женщины, промокая уголком платочков глаза.
Наделала бед затянувшаяся война. Некоторые девушки, так и не став женами, успели обзавестись детьми. Что уж говорить о солдатках… Потому-то и выгонял из дому подвыпивший Ямшык Ондрий свою жену, нагулявшую ребенка без него. Япык, сын Онтона Микале, увидев это, хохотал до упаду. Сам он как-то сумел отвертеться от службы.
«Микал Япык через Волгу солдатом плыл, а на тот берег дезертиром ступил», — говорили одни.
«И что бы бабы делали без него?» — смеялись другие.
Еще и война не кончилась, а Япык уже дома околачивался, искал «счастье», нашептывая на ушко разные разности доверчивым солдаткам и вдовушкам. В последнее время, разглядывая на смотринах новорожденных, кумушки подхихикивают и шутят: «Ребенок-то весь в Микала Япыка».
Подвыпив, женщины вспоминают свое девичество, проклинают сиротскую вдовью участь и всхлипывают, утирая глаза, будто обиженные кем-то девчонки.
Женская судьба — что осенний день, говорят в народе. И солнцем одарит, да тут же и дождичком окропит. Да и нет, наверное, таких женщин, что горя не мыкали.
Посидев немного и поглядев на праздничную сутолоку, солдат встал, накинул шинель, повесил на плечо котомку и пошел по улице, прихрамывая на левую ногу. Был он, кажется, чем-то озабочен, хмуро глядел на гуляющую деревню. Но кто же это?
Это — наш герой, Николай Григорьевич Головин. В деревне его называли Кргори Миклаем. Здесь он родился, здесь вырос. Еще мальчишкой ходил с отцом сплавлять лес по Волге. Наслушался разговоров в сплавных артелях о воле, о социалистах, революционерах. А уж после Октябрьской революции ходил по деревне с таким гордым видом, будто сам ее совершил.
Семнадцати лет, оставив молодую жену, пошел с отрядом добровольцев на Казань — бороться с мятежными белочехами. Встретившись у Волги с временно отступавшими красноармейцами, добровольцы присоединились к ним. С тех пор прошло три года. И вот он возвращается в родную деревню, к жене, к дому.
Но почему же соседи не встречают его, не пожимают руку, не расспрашивают? Почему же, встретившись, сторонятся? Быть может, не узнали, забыли…
А и верно — трудно узнать в этом худом, сумрачном солдате веселого и бойкого когда-то парня, каким оставался Миклай в памяти односельчан.
— Смотрите, солдат-то в дом Миклаевой жены заходит, — сказала подружкам одна из девушек, кучкой стоящих у лавки Кавырли.
— Солдат к солдатке всегда зайдет, — обронила вторая.
— Да уж не сам ли Миклай пришел? — заинтересовалась третья.
— С того света не возвращаются.
— А ты откуда знаешь, что он мертвый?
— Дак она ж сама говорила: в последнем письме написал, что ранен, а потом ни слуху ни духу — ни одной весточки не подал.
Что бы ни произошло в деревне,
Еще и видевшие солдата толком не разобрались, кто он, почему зашел в дом Миклаевой жены, а уж по деревне слух пополз — Миклай вернулся. И потянулись туда люди один за другим, не думая, что, верно, устал хозяин с дороги, отдохнуть хочет. И ожил вот уже три года сиротой стоявший дом — полон соседей. У каждого вроде бы свой вопрос, а оказывается — у всех одно и то же: скоро ли война кончится, не встречал ли где мужа, сына, брата? Всем ответил Миклай как сумел, а в конце разговора коротко заключил:
— Мертвым — земля пухом, а живым пусть будет счастье.
Холодными показались некоторым его слова; многие ждали возвращения родных, близких, а он будто сразу всех их причислил к мертвым. Но никто и слова против не осмелился сказать. А вот хозяйке слушать некогда. Ожила она, расцвела, как весенний цветок, бегает по дому: то одно поднесет, то другое приготовит. На стол собрала, даже где-то самогонки раздобыла — мутной, с запахом гари.
Поздним получился обед. Неразговорчивый, сумрачный сидел Миклай. Совсем отвыкли они с Настий друг от друга. Три года провел солдат в стороне от родного дома и не таким представлял свое возвращение, но, выпив с соседями самогонки за встречу, повеселел. Когда все разошлись, он поднялся, стал ходить по комнате, приволакивая ногу и круто, по-военному, поворачиваясь, потом запел вполголоса:
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…
С улицы тоже доносятся голоса: кричат, ревут… «Уж не убивают ли?» — подумаешь иной раз. Всю ночь слышны песни, крики, шум драк. Некоторые так на улице и ночевали. То здесь, то там валяются рваные рубахи…
Пьянка, драки… Словом, праздник.
И кажется: сто лет пройди, а все так же будет…
2
Празднуют здесь обычно неделю, не меньше. Семейные и пожилые люди за это время успевают побывать у всех родственников и близких знакомых. Молодежь— вдоволь попеть и поплясать под гусли и ковыж[1]. За неделю никто и не подумает о работе. Вот только солдата, Кргори Миклая, не видно на улице, а ведь уж второй день, как вернулся. Здесь же, в деревне, живет его тесть — Маленький Одоким, как прозвали его за малый рост и сухость сложения. Он несколько раз уже прибегал к Миклаю, звал в гости. А тот все отнекивается:
— Никуда не пойду, встретимся еще.
Но все-таки собрался, чтоб не обидеть тестя. В день своего приезда он помылся в бане, побрился, привел себя в порядок с ног до головы — и будто помолодел, будто стал тем же парнем, каким уходил: красивым, улыбчивым, добрым.
Соседи, завидев на улице супружескую пару, наперебой зазывают их в гости. Миклай благодарит, но отказывается.
Тесть его, Одоким, не беден, но и не скажешь, что богат. Зятя с дочкой принимает как самых дорогих гостей: встретил у порога, обнял, похлопал Миклая по плечу, за руку провел к столу и усадил на самое почетное место. И теща расстаралась, нанесла всякой всячины. В центре стола — огромная стопа блинов, будто скирда на гумне, бутыль с самогоном возвышается, как церковная колокольня, там же пшенная каша с маслом, сметана, творожники и прочее, и прочее. Словом, все праздничные марийские блюда на столе.