Лесная тропа
Шрифт:
Друзья шли уже по городу, по его пыльным вечереющим улицам. Потом они расстались.
— Прощай, — весело крикнул один.
— Прощай, — отозвался другой.
— Спокойной ночи, кланяйся Розине.
— Спокойной ночи, поклонись завтра Августу и Теобальду.
— А ты Карлу и Лотару.
Было названо еще несколько имен, — ведь у молодежи много друзей, и ежедневно приобретаются новые. Затем они разошлись. Но двое пошли одной дорогой.
— Вот что, Виктор, — сказал один, — переночуй у меня, а завтра уйдешь, когда тебе вздумается. Так ты правда не хочешь жениться?
— Так и знай, я никогда не женюсь, — ответил Виктор, — и я очень несчастен.
Но глаза его глядели ясно, несмотря на то, что было сказано, а уста дышали свежестью, несмотря на то, что с них сорвались такие слова.
Оба
— Вот, Виктор, — сказал хозяин, — я велел поставить тебе кровать тут со мной, чтобы ты хорошенько выспался; сестра Розина пришлет нам наверх ужин, мы посидим здесь в свое удовольствие. День был божественный, и не хочется кончать его внизу, среди людей. Мать я предупредил; ну, как — доволен?
— Еще бы, — ответил Виктор. — У вас за столом невыносимая скука, между переменами блюд такие длинные перерывы, а твой отец все время читает нравоучения. Но как хочешь, Фердинанд, а завтра я должен уйти чуть свет.
— Когда тебе будет угодно, — сказал Фердинанд. — Ключ от дома лежит у входной двери, в стенной нише, ты же знаешь.
За разговором они начали понемногу раздеваться, сняли тяжелые пыльные башмаки, кое-что из одежды положили сюда, кое-что — туда. Лакей принес свечи, горничная — поднос, уставленный всякой снедью. Они быстро поели, без большого разбору. Потом глядели в окна, то в одно, то в другое, расхаживали по комнате, рассматривали подарки, полученные накануне Фердинандом, любовались красными вечерними облаками, потом окончательно разделись и улеглись. Уже в постели они еще продолжали болтать, но через несколько минут не могли больше ни говорить, ни думать, — оба крепко заснули.
Вероятно, то же можно сказать и о прочих участниках прогулки, на долю которых выпал такой радостный день.
А в другом месте все было совсем по-другому: в то время, как юноши так весело отпраздновали этот день, на скамейке перед своим домом весь день просидел старик, греясь на солнышке. Далеко от зеленой лужайки, где растут деревья и заливаются соловьи и где так весело смеялись наши молодые друзья, за озаренными солнцем голубыми горами, закрывающими горизонт, есть остров, а на нем дом. Старик сидел у этого дома и дрожал от страха перед смертью. Многие могли бы засвидетельствовать, что он сидит так не первый год, но старик не желал допускать к себе свидетелей. У него не было жены, и состарившаяся вместе с ним подруга жизни не сидела в этот день подле него на скамье. И никогда ни здесь, на острове, где он приобрел этот дом, ни до того не было рядом с ним жены. У него никогда не было детей, он никогда не радовался на детей, никогда не страдал за них, и потому дети не играли у скамейки в его тени. Дом молчал; старик, входя, сам запирал за собой дверь, выходя, сам отпирал ее. Юноши стремились вверх, в горы, вокруг них кипела жизнь, и самый воздух был насыщен радостью, а старик тем временем сидел на скамейке, смотрел на весенние цветы, привязанные к палочкам, а овевающий его воздух был пуст, и солнце не грело его. После радостно проведенного дня юноши бросились на свое ложе и тут же погрузились в сон, и он тоже лежал в постели, в далекой, крепко запертой на все запоры комнате, и, закрыв глаза, старался заснуть.
И этот день сменила равнодушная ночь, одинаково осенив своим холодным звездным покровом и юношей, радовавшихся прожитому дню и совсем не помышлявших о смерти, как будто ее и не существовало вовсе, и старика, боявшегося насильственной смерти и все же приблизившегося к концу еще на один день.
2
Семейная идиллия
На следующее утро, чуть забрезжил свет, Виктор уже шел по безлюдным улицам, где гулко отдавались его шаги. Вначале не было видно ни души; затем стали попадаться редкие прохожие, хмурые и заспанные, спешившие на утреннюю работу; и отдаленный скрип колес возвещал, что уже везут на потребу большого города съестные припасы. Виктор спешил к городским воротам. За ними он вдохнул прохладу зеленеющих полей. Из-за горизонта только еще показался краешек солнца, и на кончиках мокрых от росы травинок играли
Покинув стены города, Виктор пошел по полевой тропе к той лужайке, где, как мы уже говорили, в купе деревьев заливались соловьи и где накануне так весело смеялись и шутили молодые люди. На это он потратил около двух часов. Оттуда он проделал тот же путь, что и вчера в компании друзей. Он поднялся по откосу, поросшему кустами, дошел до опушки леса, но там не оглянулся назад, а поспешил под сень деревьев, а оттуда спустился по лугу с фруктовыми деревьями в ту тихую долину, где, как мы уже говорили, струятся два зеркально прозрачных ручья. В долине Виктор перешел по мостику. Но сегодня он чуть задержался и, словно здороваясь, поглядел на блестящую гальку, через которую перекатывалась вода. Затем он перешел по другому мостику и зашагал вдоль ручья. Но сегодня не к постоялому двору, где сидел накануне с друзьями, — он свернул гораздо раньше, у большого куста бузины, корни и ветви которого купались в воде, он раздвинул кусты. За ними был серый дощатый забор, выцветший от солнца и многих дождей, а в заборе — калитка. Он отворил калитку и вступил в сад; подальше из-за бузины и фруктовых деревьев мирно глядела длинная белая стена низкого дома. На сверкающих чистотой окнах висели спокойные белые занавески.
Виктор прошел вдоль кустов к дому. На усыпанном песком дворе с колодцем и старой яблоней, к которой были прислонены жерди и всякие другие нужные в хозяйстве вещи, его встретил, виляя хвостом и радостно лая, старый шпиц. Куры, тоже мирные обитательницы двора, спокойно копались под яблоней. Виктор вошел в дом и через сени, где под ногами поскрипывал песок, — в горницу с натертым до блеска полом.
В горнице хлопотала старушка, она только что открыла окно и теперь стирала пыль с добела выскобленных столов, со стульев и со шкафов и расставляла в прежнем порядке ту мебель, которая вечером чуть сдвинулась с места. Шум шагов отвлек ее от работы, она обернулась. У нее было прекрасное лицо, светлое и ласковое, что так редко встречается у старух. Оно приветливо улыбалось всеми своими бесчисленными морщинками, светившимися добротой. И так же приветливо улыбался всеми своими складочками белоснежный плоеный чепчик, окаймлявший ее лицо. На щеках лежал чуть заметный румянец.
— Гляди-ка, он уже тут! — сказала она. — А молоко, верно, остыло, всегда-то я про него забываю. Все стоит на плите, только огонь, должно быть, погас. Погоди, я сейчас раздую.
— Я не проголодался, матушка, — сказал Виктор. — Уходя от Фердинанда, я съел два куска холодного мяса, оставшегося от вчерашнего ужина, который еще не убрали.
— Ты не мог не проголодаться, — возразила она, — ведь ты уже с четырех часов на свежем утреннем воздухе, да еще шел по сырому лесу.
— Ну, через Турнский луг не так уж это далеко.
— Да, потому что ты все бегом да бегом, думаешь, ног на весь твой век хватит — нет, на весь век не хватит, на ходу усталости не чувствуешь, а присядешь на минутку, тут-то ноги и дадут себя знать.
Больше она ничего не сказала и ушла на кухню. Виктор сел.
— Устал? — спросила она, вернувшись.
— Нет, — ответил он.
— Конечно, устал, еще бы не устать, погоди, погоди минутку, сейчас все согреется.
Виктор не ответил; низко нагнувшись к шпицу, который вслед за ним прибежал в комнату, гладил он мягкую длинную шерсть, а шпиц, став на задние лапы, ластился к юноше и смотрел ему в глаза. Виктор все время машинально проводил ладонью по одному и тому же месту и все время глядел в одну точку, словно в сердце ему запала тяжелая дума.
Старушка меж тем продолжала заниматься уборкой. Она была очень трудолюбива. Когда она видела пыль там, куда не могла дотянуться, она становилась на цыпочки, чтобы выпроводить докучливую гостью. При этом особенно бережно и любовно относилась она к самым старым, ненужным вещам. Так, например, на шкафу лежала старая детская игрушка, никому не нужная сейчас, да, вероятно, и потом, — дудочка, а на ней полый шарик с горохом, — она аккуратно вытерла ее и положила на прежнее место.
— Почему ты ничего мне не скажешь? — вдруг спросила она, как будто заметив царившее в комнате молчание.