Лесная тропа
Шрифт:
Говоря так, она, как делала это каждый вечер, зажгла для них две свечи. Почтительно пожелав матери спокойной ночи, каждый взял со стола предназначенную ему свечу и отправился к себе в спальню.
Виктор не мог сразу лечь. Стоявшие всюду вещи отбрасывали беспорядочные тени, и комната была какая-то неуютная. Он подошел к окну и посмотрел в сад. Куст бузины превратился в черный ком, а воды совсем не было видно: на месте ручья была темная полоса, и только вспыхивавшие по временам искорки подтверждали, что там по-прежнему протекает ручей. Когда же в доме и на деревне замолкли все звуки,
Наконец Виктор лег в постель, чтобы проспать здесь последнюю ночь и дождаться утра, которое, возможно, навсегда разлучит его с домом, где, с тех пор как он себя помнил, он провел всю жизнь.
Утро это наступило очень скоро! Виктору казалось, будто он только-только погрузился в живительный сон, а в дверь кто-то уже легонько стукнул, и раздался голос матери, которая проснулась, не дожидаясь работника.
— Четыре часа, вставай, Виктор, посмотри, не забыл ли ты чего, и приходи вниз. Слышишь? — сказала она.
— Слышу, матушка.
Она спустилась вниз, а Виктор вскочил с кровати. Он одевался с гнетущим чувством подавленности, вызванным и болью расставания, и ожиданием предстоящего пути. Еще чуть светало, а на столе уже был приготовлен ранний завтрак — никогда еще они не завтракали так рано. Ели молча. Мать почти не отводила взгляда от Виктора; Ганна не решалась поднять глаза. Виктор быстро поел. Встал из-за стола и, чтобы взять себя в руки, прошелся по комнате.
— Матушка, теперь пора; я пойду, — сказал он.
Виктор надел ранец, подтянул ремни, чтоб он не болтался. Затем взял шляпу, пощупал карман на груди, лежит ли там портфельчик, и проверил, не забыл ли чего. Потом подошел к матери и Ганне, которые тоже встали.
— Благодарю вас за все, милая матушка, — сказал он.
Больше он не мог произнести ни слова, да мать и не дала ему говорить. Она подвела его к святой воде у двери, окропила, перекрестила ему лоб, рот и грудь и сказала:
— Так, а теперь, сынок, ступай. Будь таким же хорошим, каким был, и сохрани свое сердце кротким и отзывчивым. Пиши почаще и не скрывай, если в чем будет нужда. Бог да благословит пути твои, потому что ты всегда был покорным сыном.
При этих словах из глаз ее закапали слезы, она ничего уже не могла сказать и только шевелила губами.
Но скоро она опять приободрилась.
— Когда доберешься до места своего назначения, ящики, что наверху, и чемодан уже будут ждать тебя там. Береги деньги и рекомендательные письма, которые дал опекун, не пей, когда вспотеешь, холодной воды. Все будет хорошо. Оторваться от дома не так уж плохо, повсюду есть добрые люди, которые примут в тебе участие. Будь я не так привязана к здешним горам и к нашей яблоне, я бы с радостью отправилась в чужие края. Ну, прощай, сынок, прощай!
С этими словами она поцеловала его в обе щеки. Молча подал он руку горько плачущей Ганне и вышел. У дверей стояли домочадцы и садовник. Виктор молча пожимал руки направо и налево. Затем домочадцы разошлись, а он направился по
— Какой он красивый, — громко всхлипывая, молвила мать, вместе с Ганной смотревшая ему вслед, — какой красивый, — каштановые волосы, красивая походка. Ах боже мой, боже мой! Милая, неопытная юность!
Она закрыла лицо и глаза руками, и слезы стекали по ним.
— Ты как-то говорила нам с Виктором, что никто больше не увидит тебя плачущей с горя, — и вот ты все же плачешь с горя, — сказала Ганна.
— Нет, дитя мое, это слезы радости, что он вырос таким, — ответила мать. — Удивительное дело, он совсем не знал своего отца, а сейчас посмотрела я, как он идет, ну, весь в отца — и лицом, и походкой, и всей статью. Он будет хорошим человеком, и слезы мои, доченька, слезы радости.
— Ах, а мои слезы не слезы радости, нет, не слезы радости, — сказала Ганна, снова утирая платком горестно льющиеся из глаз слезы.
Виктор меж тем вышел за калитку. Миновал большой куст бузины, перешел через оба мостика и мимо издавна знакомых плодовых деревьев поднялся на луга и поля. Забравшись наверх, он на минуту остановился и дал волю слезам, различив в долетавших сюда из деревни слабых, неясных звуках яростный вой шпица, которого пришлось поймать и посадить на цепь, чтобы он не увязался за Виктором.
— Где я найду такую мать и таких любящих друзей? — воскликнул он. — Третьего дня я спешил покинуть город, чтобы провести еще несколько часов здесь в долине, а сегодня я навсегда, навсегда ухожу отсюда.
Поднявшись почти до самого гребня гор, он еще раз, последний раз, оглянулся назад. Дом, а также сад и забор еще можно было различить. Среди зелени виднелось что-то такое же красное, как Ганнин платок. Но это была просто черепичная крыша над трубой.
Потом он поднялся еще выше к самому гребню… и опять оглянулся назад… Над долиной сиял чудный солнечный день. Виктор сделал несколько шагов, огибая круглую горную вершину, и все, что он оставил позади, скрылось из глаз — перед ним лежала новая долина, веял новый воздух. Солнце меж тем взошло уже довольно высоко, осушило росу на траве и слезы на его глазах; оно слало на землю уже теплые лучи. Виктор продолжал подыматься наискосок по горному склону, и, когда спустя некоторое время он посмотрел на часы, было половина восьмого.
«Теперь, верно, уже убрали с кровати постель — последнее, что еще оставалось от меня в комнате, — подумал он. — Простыни, должно быть, сняты и наружу вылез негостеприимный деревянный остов кровати. А может быть, в моей спальне уже трудятся служанки, переделывают ее на иной лад», — размышлял он, продолжая свой путь.
Он подымался все выше. Расстояние между Виктором и покинутым домом все удлинялось, и время между его теперешними размышлениями и сказанными им дома словами тоже все удлинялось. Дорога — то вверх, то вниз, но в общем все выше в горы — пролегла по склону, по которому он раньше не хаживал. Он был рад, что не надо идти в город прощаться, сегодня ему не хотелось видеть знакомых. То справа, то слева от дороги попадались мызы или скотные дворы, иногда проходил человек, но внимания на Виктора никто не обращал.