Лесная тропа

Штифтер Адальберт

Наступил полдень, а он по-прежнему шел и шел.

По мере того как он подвигался вперед, мир становился все величественнее, все ярче, горизонт все расширялся — и всюду, куда ни взглянешь, ликовали тысячи живых тварей.

4

В пути

И все величественнее, все ярче становился мир, и повсюду ликовали тысячи живых тварей, а дорога вела Виктора с горы на гору, из долины в долину, и сердце у него было полно детского горя, а глаза — юношеского изумления. С каждым днем, проведенным вдали от родины, он мужал и здоровел. Его каштановые кудри овевал вольный ветер воздушных просторов; как и в родной долине, здесь громоздились белые, сверкающие, как снег, облака. Его

нежные щеки потемнели от загара, за спиной он нес дорожный ранец, в руке палку. Единственное существо, связывающее его с родиной, был страшно исхудавший старый шпиц. Он совершенно неожиданно, непонятно как, догнал Виктора на третий день после ухода того из дому и теперь бежал рядом. В ранний утренний час Виктор подымался лесом в гору по широкой, прохладной и влажной дороге и, оглянувшись, как он это часто делал, чтобы полюбоваться на сверкающие росой ели, он заметил, что за ним следом катится какой-то темный шар. Но как же он удивился, когда, догнав его, этот шар подпрыгнул ему к самому лицу и оказался старым верным шпицем его приемной матери. Но в каком он был виде! Мягкая шерсть свалялась от грязи, пропылилась до самой кожи, глаза были воспалены и покраснели; радостный лай у него не получился, он охрип и потерял голос, и радостные прыжки тоже не удались — он соскользнул задними ногами в канаву.

— Милый ты мой пес, бедный ты мой, — сказал Виктор, присев на корточки. — Теперь, дурачок, видишь, какую ты затеял глупость?

Но шпиц в ответ завилял хвостом, словно услышал величайшую похвалу.

Юноша прежде всего обтер ого платком, чтобы он стал хоть немножко попригляднее. Потом вынул две булки, которые положил в ранец этим утром на тот случай, если ему повстречается нищий; сев на камень, он отламывал от булки кусочки и бросал голодному шпицу, который с жадностью накидывался на хлеб и сразу его проглатывал, и когда в руках Виктора уже давно ничего не оставалось, шпиц все еще не спускал с них глаз.

— Больше у меня нет, — сказал Виктор, — но в первом же крестьянском доме я куплю миску молока, и ты всю ее вылакаешь.

Шпиц, казалось, успокоился, будто поняв слова Виктора.

Несколькими шагами дальше с замшелой скалы стекала тонкая струйка воды. Виктор подставил под нее кожаный дорожный стаканчик, который дала ему мать, и, наполнив его, хотел напоить шпица, но тот лакнул разок и выжидательно поглядел на хозяина, — ему не хотелось пить: как видно, он утолял жажду из луж и ручьев, в изобилии встречавшихся по дороге.

Дальше они пошли уже вместе, и из первого же трактира Виктор написал матери, что шпиц с ним и ей незачем расстраиваться.

Юноша честно сдержал обещание насчет молока. И вообще с этого дня шпиц ел досыта, но хотя в пути он съедал за день больше, чем дома за три, он все же так исхудал после бог знает какого непосильного напряжения, что теперь от него остались только кожа да кости.

«Ничего, это дело поправимое, да, поправимое», — думал Виктор, около которого бежал шпиц, и они шагали дальше.

Виктор ломал себе голову, почему пес убежал за ним именно в этот раз, хотя обычно, даже если хозяин отсутствовал не один день, довольно было приказать, и шпиц оставался дома и ждал его возвращения. Но потом Виктор не без основания решил, что шпиц, считавший назначением своей жизни следить за каждым шагом юноши, своего высокого друга, отлично знал, что сейчас тот уходит навсегда, и потому сделал все, чтобы догнать его.

Итак, отныне они продолжали свой путь вместе, с горы на гору, с поля на поле; и Виктор часто купал собаку в ручье и обтирал ее травою и листьями, а потом они опять спокойно шли рядом, или собака стояла около хозяина и смотрела ему в глаза, покуда тот, остановившись на возвышенном месте, оглядывал окрестные долины, полосы полей, темные пятна рощ и белые деревенские колокольни.

Вдоль их дороги часто волновалась рожь, которая, конечно, кому-то принадлежала, вокруг нее были изгороди, которые, конечно, были

кем-то поставлены, птицы летали в разные стороны, словно каждая возвращалась в свое родное гнездо. Виктор уже несколько дней ни с кем не разговаривал, разве только поздоровается с ним какой возчик или путник да хозяин деревенской гостиницы снимет на прощание картуз и скажет: «Счастливого пути, до свидания!»

Через неделю после того, как он покинул мать и родную долину, он пришел в аккуратно возделанный благоденственный край, отличавшийся от многих необжитых мест, через которые ему пришлось проходить, — как и д'oма, в родной долине, здесь на мягких холмах одни фруктовые сады сменялись другими, красовались зажиточные мызы, не видно было ни пяди необработанной, оставленной втуне земли. Внизу сквозь зелень деревьев проглядывало серебро реки, а вдали в легкой дымке маняще голубели горы. Эти горы он уже давно видел по левую руку от себя, но теперь горная цепь подступила ближе к дороге, и уже видны были расщелины и бледные мягкие пятна света на склонах.

— Далеко еще до Атманинга? — спросил Виктор человека, утолявшего жажду в беседке деревенского трактира.

— Если за сегодняшний день пройдете добрый кусок пути, то завтра туда еще засветло поспеете, — сказал тот. — Только тогда вам надо подняться до Афеля, а там сразу взять круто в гору.

— Мне, собственно, в Гуль…

— В Гуль? Там ласкового приема не ждите. А вот если перевалите через Гризель с правой стороны от озера, то попадете к кузнецу — веселому малому, вот это уже совсем другое дело будет, могу вам его рекомендовать.

— Но мне надо в Гуль.

— Ну, тогда вам от Атманинга еще добрых три часа хода.

Во время разговора Виктор подсел к столику и ублажил себя и собаку. Затем, поговорив с соседом о том, о сем, он отправился дальше и, по совету своего нового знакомца проделав значительную часть пути, добрался до Афеля, голубой прозрачной реки. На следующий день, когда еще чуть светало, он, снова расспросив, как идти, уже подымался в горы по указанной ему вчерашним советчиком тропе, отходящей от проезжей дороги. Исполинские громады подступали ближе и ближе и все утро радовали Виктора разнообразием очертаний и красок. Шумные потоки неслись с гор; по тропе ехали угольщики; изредка встречались уже мужчины в остроконечных шляпах, украшенных кисточкой с хвоста дикой козы. У Атманинга тропа вывела Виктора на проезжую дорогу, и еще до полудня он сидел под крышей гостиницы и смотрел туда, где меж расступившихся гор в голубом мерцании, подобно сверкающей молнией косе, серебрилась узенькая струйка воды.

Атманинг — последнее селение предгорья у самого подножья хребта. Вряд ли где на свете сыщется другое столь же пленительное, залитое солнцем местечко, — светло-зеленые деревья, близкие горы, остроконечная колокольня.

Виктор до четырех просидел за столиком перед гостиницей — обычай выставлять столики на улицу ему очень нравился, — наслаждаясь созерцанием высоких гор, их туманной синевой и изменчивым освещением. Ничего подобного он раньше не видел. Что по сравнению со здешними горами самые высокие, самые могучие вершины у него на родине? Постепенно синие тени легли на отвесные скалы, и горы, которые прежде Виктор считал далекими, странным образом приблизились. Когда пробило четыре, Виктор наконец спросил, в какой стороне Гуль.

— Там наверху, у озера, — ответил хозяин и указал на просвет между горами, на который так часто за этот день глядел Виктор.

— Так вы еще сегодня собираетесь в Гуль? — спросил он, спустя немного.

— Да, — ответил Виктор, — я хочу воспользоваться вечерней прохладой.

— Тогда не мешкайте, — сказал хозяин. — И если вас некому проводить, я пошлю с вами своего мальчонку. Он проведет вас лесом и покажет, куда потом идти.

Виктор, правда, считал, что проводник ему не нужен, потому что проход в горах представлялся ему таким приветливым и совсем близким, однако он ничего не возразил и стал укладывать ранец.