Лесничиха (сборник)
Шрифт:
— Всех раненых, считай, она тогда спасла, — вздохнул старик, вытирая шапкой вспотевшее лицо.
Старуха развязала под впалым подбородком мешочного цвета платочек, вытерла взмокшие глаза:
— Лечебное было молочко. Может, нацедить в бутылочку?
— Корову мучаете, — прошептала Варя. Порфирий слышал: — Ой вы, Кулигины родные! Ну зачем же вы так, а?
Спина у ней заметно посутулела: старики были маленького роста.
Томительно тянулась тишина. Только слышно было, как потрескивали, распрямляясь, чтобы
— Для сынка запасаемся лесом. Вернется скоро, будем строиться. — Скоро! — как-то радостно всхлипнула бабушка. — А насчет Рогатки — она дюжая. Маленько повозим, а там председательша трактор снарядит. Уж тогда отдохнем.
Дед трижды плюнул:
— Типун тебе, баба! Раскаркалась. Из пеплу подымается колхоз, из головешек, а ты… — Голос его заметно зазвенел: — Совесть иметь надо насчет трактору!
— Вы мне про это объясните, — напомнила Варя о сгубленной сосне.
Дед с удивлением пожал плечами:
— Дак я ж по-русскому и говорю. Ну спилили, ну без этой… как оно ране называлось? Без билету. Дак не чужие мы тут. Свои. — Дед подался вперед, задирая рваную бородку. — Я тут мохом оброс, пока партизанил! С деревьями в обнимку спал!
Старуха что-то захотела вставить.
— А ты — цыц! — шугнул он ее. Но слегка отошел. — Все мы тут были партизанами. И баба эта неразумная, и… и ты, Варюшка. Все. Немец ближе березовой рощи боялся подходить. А деревню нашу… Даже печек не оставил, гад!.. Рано ты со своими порядками.
— Но ведь вам делянку выделили, дедушка! Там бы и пилили.
— Тесно мне в делянке, прямо говорю. А тут я выбираю по душе… Э, да чего там! — Старик обреченно отмахнулся. — Актуй, коли изловила. Сполняй свое… это самое… дело. Только не пытай словами.
Варя осторожно и, как показалось Петрунину, ласково тронула деда за плечо. Прошептала тоскливо:
— Я должна вас наказать. Обязана…
— Уж такое твое дело… — вымолвил старик отворачиваясь. Посоветовал искренне, жалея: — Верталась бы ты, Варвара, к людям. Не стыдилась бы.
— А мне нечего стыдиться! — снова хрипло, перехваченным сушью голосом ответила Варя. — Пусть мне кто-нибудь скажет чего!
Стояла тишина.
— Да кто тебе чего скажет? — промямлил старик. — Вертайся к своим, не бойся, дочка…
— Лес я люблю, понятно? И вообще… — Она осеклась. Должно быть, вспомнила просьбу деда больше не пытать словами.
Вынула из подсумка завернутые в тряпочку бумаги, присела над пнем и принялась писать. То и дело кусала карандаш и морщилась, словно он был очень горьким.
— Распишись, дедушка.
Старик вытер о штаны ладонь, близко склонился над бумагой. Долго выцарапывал фамилию.
— И ты, бабушка.
Старуха подошла, угрюмо засмущалась:
— Крестик токо и могу.
— Тогда
Она была какая-то растерянная. Пришибленно сидела у широкого пня, собирала один к одному листки, завязывала их, как деньги, в тряпку и вновь развязывала.
Когда старик, засуетившись, поднял топор и спросил ее с вызовом: «Теперь можно брать эту дереву?» — ока промолчала.
Тогда он густо оплевал ладони и принялся торопливо, с кряканьем обрушивать сучья. Бабушка Глаша тихонько отволакивала их в сторону. А Варя все сидела на корточках над пнем, опустив глаза и болезненно вздрагивая. Не заметила, как бабка принесла и робко придвинула ружье.
— Ушла бы ты, дочка, не пытала б…
Порфирий чувствовал, как трудно было Варе поднять глаза.
— Была бы ты, Варюшка, мужиком, — снова приблизилась старуха, — пол-литру бы поставили. Сыну котору припасли…
— Что? — вздрогнула Варя, поднимая голову. И вся поднялась — большая и страшная. — Что ты говоришь, бабка?! — Быстро шагнула к старику, вырвала топор, швырнула в сторону коровы: — Идите вы отсюда, знаете куда?!
— Тише, тише… — попятился дедушка Ваня. И набросился на присевшую за ее спиной бабушку: — Это ты все своим… поганым языком, дура! — И затопал рваными опорками.
Бабушка Глаша мелко сотворяла кресты.
Петрунин уже подумывал вмешаться в кутерьму, ему было жалко всех: и стариков и Варю, — как вдруг увидел несущегося на маленькой задрипанной лошадке большеносого черного парня в новой лесниковой форменке. Парень резко у самого пня осадил лошаденку, метнул глазами на притихших стариков, хмуро повернулся к Варе:
— Се-пе? — Варя молчала. — Самовольная порубка, спрашиваю?!
— Она…
«Объездчик!» — догадался Порфирий. И вспомнил, как совсем недавно испугалась Варя стука копыт у вечернего сонного берега. Тогда они еще стояли обнявшись и смотрели, как прыгает в воде золотым поплавком первая робкая звезда. «Объездчик!» — вздрогнула Варя оглянувшись. По туманной тропе, одурев от одиночества, роняя длинную нитку слюны, проносился сохатый. Варя удивилась радостно: «До войны только и видела лосей, когда с мамой ходила по грибы. А теперь вон, снова! — Помолчала, поежилась, прислонилась поплотней к Порфирию. — Сперва думала — объездчик. Боюсь я его не знаю как…»
Парень соскочил с лошадки, обежал лежавшую лесину. Ухватился за грудь и простонал:
— Что сделали!.. — Передернулся всем телом. — Ай! Такое дерево сгубили, такое дерево… — И опять забегал, задыхаясь от злости.
Остановился перед стариками, закричал:
— Стрелять вас надо, стрелять, понимаете?!. Не понимают! — орал он с непонятным торжеством, обращаясь к лесничихе.
— Уйдите, пожалуйста, — тихо попросила Варя порубщиков. — Уйдите.
Старики мотнули головами и покорно двинулись к Рогатке.