Лесник и его нимфа

Нефедова Марина

– Я послушал твою кассету, – вдруг неожиданно сказал Лесник. – Взял у соседей магнитофон.

– Да? И чего? – спросила она, стряхивая пепел ему под ноги.

– Я подумал, что очень странно – ты такая мрачная по жизни, а песни у тебя совсем другие… Это же твои песни?

– Ну да…

– При этом ощущение, что человек, который их написал, что он сделал это… от какой-то боли.

– Чего?

Он не ответил.

Они снова пошли молча. Лита глядела вниз и загребала снег ногами – просто само изящество. Наконец она

сказала:

– Вообще любое дело человек делает от боли… Мне так кажется. Даже посуду моет. Его раздражает, что у него в раковине грязная посуда и не из чего поесть. А раздражение – это тоже боль. Такая... совсем маленькая. Ну, и с музыкой как-то похоже. Иногда кажется, что тебя просто разорвет. Ну вот, надо что-то с этим делать. Никак не успокоишься, пока не найдешь этому применение. Мучаешься от какой-нибудь фигни, пытаешься превратить это в музыку. Если получается – уже легче. Иногда вообще кайф после этого наступает. И так до следующего раза. Пока снова не накроет… Собачья жизнь. Но в результате иногда получается красиво.

– Я тебе завидую, – вдруг сказал он.

– Ну и зря. Собачья жизнь. Я правда не понимаю, почему, когда я вижу что-то очень красивое, мне больно. Кажется, что я должна что-то с этим сделать. Как-то на это ответить. Показать кому-то. И если я не знаю, как и чем ответить, это очень мучает. Но можно петь – это хоть как-то оправдывает существование.

Они дошли до Литиного подъезда и остановились. Ветер раскачивал фонарь, под которым они встали. Такой был сильный ветер.

Лита посчитала этажи.

– Ура, дома никого нет… Ну, пока?

– Пока, – сказал он неуверенно, как будто надеялся, что нельзя вот так просто взять и расстаться.

– Подожди, а свитер?! – закричала вдруг Лита. – Свитер! Ты здесь подождешь? Или, хочешь – пойдем ко мне пить чай? Помнишь, я у тебя ела суп? Теперь твоя очередь.

***

Он рассматривал Литины книги, пока она заваривала чай.

– Ты закончила музыкальную школу? – наконец спросил он, нарисовав на пыли на пианино узор.

– Да, – ответила она, входя в комнату. – Только я тебя умоляю, не говори это: «музыкальная школа».

– А кроме переходов ты где-нибудь поешь? – неожиданно спросил он.

– Это ты к чему?

– Ни к чему. Просто. Интересно.

– Конечно. Где могу, там и пою. На квартирниках. Один раз была на фестивале. На Урале, кстати, где-то – не помню город…

– И больше тебе ничего не надо?

– В смысле?

Он не отвечал.

– Что ты хочешь у меня узнать? Не хочется ли мне, чтобы кто-нибудь про меня, например, сказал, что я новая Дженис Джоплин? Это? – спросила наконец Лита.

Он продолжал молчать, но улыбнулся и посмотрел на нее так, как будто был готов именно это ей и сказать. Хотя вряд ли он знал, кто такая Дженис Джоплин.

– Слушай, пойдем пить чай, – Лита быстро вышла в кухню. – Любишь

конфеты «Мечта»? – крикнула она ему оттуда. – Ну вот, будем жрать мечту… Ты из большой чашки любишь пить или из маленькой?

– Из большой, – ответил он, входя за ней на кухню.

Лита разлила чай.

– У вас очень уютно, – сказал Лесник.

– Спасибо. Это не моя заслуга.

Лита стала рассматривать розовую конфету.

– Я классе в четвертом, – сказала она, – этой «Мечты» съела целый килограмм. Какое-то кино смотрела – там очень страшно было. Я не заметила, как килограмм закончился. С тех пор ненавижу эту «Мечту». Но мама ее почему-то все время покупает.

Он сделал из фантика маленький кораблик и поставил на крышку сахарницы. Лита развернула свою конфету, тоже стала делать кораблик. У нее ничего не получилось, она смяла фантик и запустила им в мусорку. Не попала. Фантик от «Мечты» улетел за шкаф.

– Знаешь, – вдруг сказала Лита, – на самом деле я могу петь стенке. Потому что все равно ты всегда поешь себе. Потом всем остальным. Я на этом фестивале первый раз пела перед кучей народа, перед полным залом. Первый раз в жизни пела в микрофон… Мне почему-то сначала показалось, что в зале никого нет. И я поняла, что мне все равно, тысяча человек или никого нет. Но кайф все-таки в том, что ты что-то делаешь – а ловят это другие. И им хорошо от этого. Понимаешь? Это не слава. И не власть. Я не знаю, что это. Одни психи пишут и поют о своем для других психов. Те их понимают. Те, кто с ними на одной волне. И тогда всем гораздо легче жить…

Тут в комнате зазвонил телефон.

Лита остановилась и посмотрела на Лесника. Он смотрел как будто через нее. В какую-то бесконечность.

– Хотя, – продолжила она, – каждый все равно получает столько, сколько он стоит.

Телефон надрывался.

«Не подходи», – сказала себе Лита.

Лесник молчал.

Телефон трезвонил.

Лита вздохнула, зашла в комнату и сняла трубку. Это был Кремп.

***

– Лита, мы едем прямо сейчас в Питер, – сказал Кремп без предисловий. – Завтра там будет квартирник. И... – он назвал Федину группу, – туда приедут из Москвы. И... – и он назвал еще несколько потрясающих слух имен. – Давай, полпервого ночи у лысого камня.

– Да, хорошо, – ответила Лита и положила трубку. Она знала, что не сможет не поехать. Потому что там будет Фредди Крюгер.

Она вернулась в кухню.

– Лесник… Поедем в Питер? Прямо сейчас. Позвонишь тете. Впереди выходные.

– Это Кремп звонил? – спросил он, и глаза у него стали как у сына дворничихи.

– Да.

– Если ты едешь с ним, зачем должен ехать я?

– Я еду не с ним. Я еду просто. И ты – поедем просто. С нами. Нас несколько человек едет. Там будет сейшен, на котором мне обязательно надо быть. Поедем, – сказала она почти умоляюще.