Лесник и его нимфа
Шрифт:
И уже возле самого входа в метро он вдруг, не обращаясь к ней, скорее как будто сам себе, произнес: «Рок-н-ролл – жестокая вещь. Всегда приходится выбирать между ним и чем-то еще… Получалось только у тех, кто все отдавал».
После этого, трясясь в почти пустом вагоне первого поезда, она вспоминала, как вчера, уткнувшись в свитер Леснику, думала, что жизнь – это. А если это – только гормоны? Разве музыку можно променять на гормоны?
***
Утром, почти избежав скандала по поводу того, во сколько она пришла домой, она отправилась как бы в школу. Потом, рассчитав, что
Она заснула – и проснулась с мыслью: как можно пусть даже самое клевое – Фредди Крюгера – променять на живого Лесника? Она лежала и думала про Лесника, и ей хотелось плакать.
Елки, ну почему то ничего, то все сразу? Хотя на самом деле целоваться – это еще ничего не значит. Какой идиот не станет целоваться с девушкой на крыше? И потом – что вообще дальше? Он же не сказал ей, что она ему нужна. Ничего вообще не сказал.
Она снова заснула. Проснулась как пьяная. Что, непременно надо выбирать? Лесник – ее друг. Просто друг. Может же так быть? Можно даже больше не целоваться, если надо…
Это было какое-то помешательство.
Потом позвонил Федя. Сказал, что они ждут ее вечером. После его звонка Лита вышла на балкон, босиком и в ночнушке, хотя сегодня был маленький мороз. Она стояла, глядя в небо, и улыбалась, как дура.
Потом снова легла и опять провалилась в нервный сон.
Проснулась с ощущением душевного похмелья. Чтобы опохмелиться, ей нужно было увидеть Лесника.
Она собралась, вышла из дома и поехала к его работе. День был удивительный, с каким-то золотым воздухом. Такой воздух бывает иногда поздней осенью перед закатом. По дороге от метро к его работе была небольшая лесенка, Лита прыгала по ней и говорила на каждой ступеньке вслух:
– Лесник, Лесник, Лесник.
И почему-то восторга это вызывало больше, чем битловское «Let It Be», которое они пели вчера ночью. Хотя, надо признаться, и та степень восторга зашкаливала. А эта была просто запредельной.
***
Лита допрыгала в этом золотом воздухе до Сашиной работы. Она не знала еще, что ему скажет. Главное – его увидеть. И когда ей оставалось только перейти улицу, вдруг дверь здания, где он работал, открылась – и вышел он. Вышел не один, а с девушкой.
И они пошли по той стороне улицы. Они шли и о чем-то разговаривали. Лита двинулась параллельно с ними с этой стороны. Шла, как привязанная за веревочку, и смотрела на них. Девушка была прекрасная – в белой курточке и белой шапочке. И с длинной косой. Это была какая-то настоящая Снегурочка. В какой-то момент Лесник взял у нее сумку. Потом они перешли на эту сторону, на троллейбусную остановку. Лита спряталась за остановкой и не сводила с них глаз.
И было очевидно сейчас, когда она смотрела на них двоих, что именно такая девушка ему и нужна. Такая вот девушка с косой. Она наверняка теплая и заботливая. Ведь ему очень нужно, чтобы о нем кто-то заботился.
«Получалось только у тех, кто все отдавал». Ей даже и отдавать ничего не надо. Просто не надо брать, вот и все.
И дело было не в девушке. Но что-то перещелкнуло у Литы в голове, и она вдруг поняла, что гусь свинье не товарищ. Гусь свинье не товарищ. И он не примет того, что для нее слишком ценно. Вот странно, почему она не видела этого раньше?
Пришел троллейбус, Лесник с девушкой
Через пару остановок они вышли и куда-то пошли по улице. Лита тоже вышла, остановилась и стала смотреть им вслед. Она стояла и смотрела, как они удалялись. В детстве она прочитала в какой-то книжке и почему-то запомнила фразу: «Прощай, мой единственный друг».
Был закат. Свет из желтого превращался в оранжевый. Они шли в этом апельсиновом свете. Прощай, мой единственный друг… Наверное, навсегда.
«Получалось только у тех, кто все отдавал».
***
Когда они скрылись за поворотом, Лита медленно-медленно дошла до стены ближайшего дома и прислонилась к ней. Вдруг она увидела себя какой-то жалкой и нелепой, какой-то курицей с отрубленной головой.
– Дура, – сказала она вслух. Проходившая мимо женщина обернулась с недоумением. – Дура, – повторила Лита с такой горькой усмешкой, что женщина посмотрела на нее еще раз с сочувствием, но прибавила шагу.
«Ты читала "Алые паруса?"» – как-то спросил ее Кремп.
«Да, конечно».
«Жаль. Советую сегодня же выкинуть эту книжку в помойку. Такие книжки ломают девушкам жизнь».
Кремп, несмотря на свои убитые мозги, иногда был по-настоящему прав.
***
Лита шла в гаснущем оранжевом воздухе, глядя под ноги, и видела только грязный асфальт. Вернувшись домой, она села прямо в прихожей, не раздеваясь, на стульчик, и просидела так часа два. До телефонного звонка.
Когда телефон затрезвонил, она медленно поднялась и сняла трубку.
– Привет, – это был Лесник.
Лита молчала.
– Алло, Лита, ты меня слышишь?
– Да…
– Я говорю – привет.
– Да.
– Как дела?
– Хорошо…
– Ну как, ты ходила к этим ребятам, музыкантам, как их там?
Лита молчала, слушая его голос.
– Лита! Ну как? Как там этот твой Федя?
– Хорошо, – наконец сказала Лита. – И я хочу тебе сказать… я хочу тебе сказать, что я тебя больше не знаю. Хорошо? Ты понял? И чтобы ты больше никогда мне не звонил. И никогда со мной не общался… Никогда. Ты понял? Ты понимаешь меня? Не вздумай мне позвонить! – последнюю фразу она зачем-то крикнула и хряснула трубкой по аппарату. Потом постояла несколько секунд, взяла в руки телефон и со всей силы кинула его об пол так, что бедный новенький импортный аппаратик, который мама где-то достала по блату, треснул, как яйцо.
Лита вернулась обратно на стульчик в прихожей.
В конце концов, у нее всего одно сердце, и что ей делать, если в него не вместится два мира? И потом – сколько можно будет терпеть этот беспризорный взгляд сына дворничихи каждый раз, когда она говорит о музыке?
Эти качели должны уже наконец остановиться.
***
Саша однажды нашел фотографию своего папы. Он был уверен, что это и есть его отец.
В школе зачем-то нужно было свидетельство о рождении, он полез туда, где у мамы хранились документы. Он хорошо знал свое свидетельство о рождении, изучал его не раз – там, где должны были быть имя-фамилия-отчество его отца, у него была нарисована красивая буква Z. Когда им позже рассказывали про английский алфавит, он уже знал, что вот эта буква – его папа.