Лесные суровежники
Шрифт:
Сонька Прибириха не сразу пришла. Обычно она на остановку сердца является, а тут сколько уж её нет! Всё-таки прибежала, запыхалась, как будто тоже через всю тайгу неслась, торопилась без удержу.
– Завидую тебе, подруга, – с ходу выпалила она. – Избавилась от этого тела скучного. Теперь запросто человечью жизнь прожить сможешь. Какую хошь, на выбор.
– Это ещё почему? – равнодушно отозвалась медведица.
– Ну как же… – Соня подвинула лапой бант с глаза и недоумённо уставилась на медведицу. – Закон такой. Чтоб тебе обидно не
– Чео?! – медведица ажно подскочила с места, затряслась в гневе. – Кого?! Детей?! Ты что?!
– Ну ладно, ладно, – замахала лапами Соня, – успокойся, это я так… Не хочешь – не надо. Твой выбор.
Медведица хотела что-то ответить, но тут дочурка проснулась и стала звать маму.
– Пропадёт моя малышка, – заплакала медведица. – Теперь уже пропадёт.
Соня важно прошлась вокруг дерева, брякая тяжёлыми серьгами, подумала немного.
– Ладно, не реви, придумала я уже, – всё также беззаботно сказала она. – Смекаешь, зачем я здесь? Во-во. Сейчас всё уладим. – Соня важно облокотилась на пихтушку и выдала: – Надо лесовина здешнего позвать, пускай медведицу какую-нибудь пригонит. Это обязанность его. Ну и мать твоей дочке будет.
– Да нет у нас никакого лесовина, – всхлипывая, сказала медведица. – Никанора только знаю. Да он такой злобный старик! Хорошее нипошто ладить не станет. Да и какую медведицу он… Мариница рядом живёт – так она старая уже. Какая из неё мать! Ролька с пестуном ходит – тоже опасно. Другие… Не знаю я! – и вовсе разрыдалась.
– Ой, старая! Ну и что?! Ты сама потом приглядывать за ним будешь, беду отводить…
Медведица перестала плакать, недоверчиво глянула из-под влажных век.
– А, не получится! – Соня безнадёжно махнула лапой и в сердцах зубами клацнула. И вдруг обмякла, словно ей на ум мыслишка мудрая прильнула. Прищурилась таинственно, поближе придвинулась, с опаской оглядываясь по сторонам.
– Тут вот чего делать надобно, – шёпотом продолжала она. – Всё равно один медвежонок у людей будет. Зоопарка или цирка там ему не миновать – это уж по-всякому. Надо и второго твоего тоже к людям пристроить.
– Как?! – медведица ажно подскочила.
– Ты слушай! – Соня ещё ближе придвинулась. – Тут закон такой. У всех в неправильных условиях суть ломается. Карта меняется генетишная. А опасное это дело. Превратится ишо в невесть что и живику погубит напостоянно.
У медведицы от страха глаза побелели.
– Вот и оставят тебя, чтобы приглядывала. Ну и как родной образец… То есть я хотела сказать…
– А нельзя, чтобы дочка на воле была? – перебила медведица. – А сынишка пускай уж в… у людей.
– Охота, что ли, с одним возиться?.. Окочурится в зоопарке, и дело с концом. А тебя отправят куда подальше – в другие миры. Чтоб забылась…
– Хорошо-хорошо, – согласилась медведица. – Только кому мы малышку отдадим?
– Да хоть вот Елиму, – важно буркнула Соня. – Я слышала, хороший человек.
– Елиму? Можно… – неуверенно проговорила
– Об этом, подруга, не беспокойся, – засмеялась Соня и опять с опаской обернулась. – Только ты там смотри не пробулькнись про меня. Говори: мол, сама придумала, своим умом дошла. А лучше ничего не говори, дурочкой прикинься: ничего не понимаю, дескать, что вы ко мне пристали…
С первого раза не удалось им медвежонка Елиму пристроить. Как раз в том самом случае, когда он подумал, что мать-медведица поблизости. Жалко, конечно, ведь ладно всё было устроено. Оляпку с Сердышом подговорили, как полагается. Как уж Сердыш старался! Как старался! На три дня после того голос потерял, порвал меха на гармони.
А во второй раз уже ладом вышло. Опять всё Сонька Прибириха придумала. Да и попросила она, знаешь, кое-кого из неплотных подсобить по знакомству…
В одну из ночей Елиму сон привиделся. Ясный такой, какие редкостно случаются. Всё действо будто в его избушке произошло. Сидит Елим возле окошка и корзину с лозы плетёт. Давненько уж этим делом не занимался, а вот разохотилось ему в кой-то веки, да по весне – где и лозы взять? Чудно, право. И не корзину вовсе, а вроде как колыбель мастерит, уж больно по форме подходяще.
Протаскивает лозину через оплётку, и вдруг в дверь постучали. Неуверенно так-то, тихо вовсе.
– Не заперто! – откликнулся Елим.
Но никто не вошёл, только опять робко стукнули.
– Эхма, и прохвосты куда подевались? Проводили бы гостя, – Елим прошёл к двери. Глянул на крюк – и впрямь не заперто. Подивился так-то да и вовсе оторопел, когда двери отворил. Смотрит Елим: женщина на пороге стоит, и ребятёнок у неё на руках. Молодая такая и красивая. Волосы русые из-под платка выглядывают, глаза карие и заплаканные. Большие вовсе глаза, на Елима с мольбой смотрят, и словно с укором чуть. Плачет и просит, чтобы ребятёнка приютил. Странные слова говорит:
– Нет у меня теперь молока, да и согреть нечем малышку. Спаси, Елимушка, дочку мою. А я приходить буду, рядышком буду всегда…
По имени, слышь-ка, его назвала. А позади неё Сердыш и Оляпка стоят, хвостами крутят. И не лают вовсе, словно ту женщину знают хорошо. Оляпка скулит даже, будто Елиму знак подаёт и просит заодно. И дитёнок заплакал и закнехтел.
Старик взял ребёнка на руки, а женщина радостно улыбнулась и сказала:
– Настей зовут, – и пропала тотчас же, будто и не было её вовсе.
Оляпка залаяла звонко и давай кружиться, на небо глядючи. Сердыш тут же топчется и тоже вверх пялится, но молчит, словно онемел от удивления.
Тут Елим и проснулся.
– Приснится же такое! – проворчал он и на другой бок поворотился. – Чай, не молодой дитями обзаводиться. Воспитал ужо своих, отнянчился.
А Оляпка всё лает и лает за окном.
– Эка! И взаправду чевой-то стряслось, – удивился старик. И тут ещё рёв какой-то странный услышал, чудной вовсе, будто хрипатое всхлипывание.