Лесные суровежники
Шрифт:
Юля тряхнула лопушными ушами, как ладошами махнула.
– Да что я видела, – вздохнула она. – Всё от волков этих бегала и от медведей пряталась. Не до красоты было. В чащу и вопче боялась заходить. Там рыси, говорят, на деревьях сидят. Караулят. Я, к счастью, ни одной не видела.
– Неужто?
– Ага. Страшные они, наверно?
– Вон к тому озерку подойдём, и увидишь рысь, – сказал Мираш, хитро прищуриваясь.
– Да нет, это я так…– вдруг заволновалась Юля. – Не надо… Что от неё ждать, от рыси от хищницы?
– Эх ты, трусиха, – улыбнулся
– Хорошо, – кивнула Юлька, брыкнув маленькими рожками, а сама всё одно нет-нет да и оглянется по сторонам. И непонятно, то ли с опаской озирается, то ли в диковинку ей всё.
К озеру подошли, и косулька, по привычки, в сторону повернула, по бережку обойти решила. Однако Мираш тотчас же упредил:
– Так, напрямки, и пойдём. Чего нам круголя давать?!
Юля недоверчиво покосилась, а верша уже на воду ступил да и пошёл, как по твёрдыне всё одно. Только лёгкая рябь в стороны побежала.
– А мне тоже можно? – спросила косулька и робко тронула воду копытцем.
Мираш даже и не остановился. Юля испугалась чего-то и припустилась вдогонку. Пошлёпала по воде, как посуху.
– Здоровско! – опомнилась она. – А про рысь пошутил, наверно?
– Рыси-то? – Мираш ещё лише на себя хитрющий вид напустил. – Да их полно здесь! Они же в воде водятся? Вон, смотри, по дну ползают…
Глянула косулька на воду-то и ахнула… кошачья морда на неё пялится… Подняла она правое копытце, а это и не копыто вовсе, а лапа когтистая… Враз она, с испуга, этой лапой по воде и плюхнула, прямёхонько по мордахе кошачьей попала. Та сразу и скрылась в заплесках, в рябях расплылась.
– Ну, чего чураешься? – спокойно спросил Мираш. – Себя разве не узнала?
Хотела Юля ответить… да как мявкнет не своим голосом! Тут и вовсе струхнула, уши прижала к темени и опрометью от верши сиганула. И не к берегу, а напрямки через всё озеро понеслась – только мохнатые пятки засверкали.
И надо же такому случиться, что Юля на старика Елима наскочила. Он как раз в лесу с собаками своими, Оляпкой и Сердышом, прогуливался. Возле озера остановился и на уток засмотрелся.
– Глядите-ка, прохвосты, поздний выводок никак, – с горечью говорил он. – Эхма, беда, беда. На крыло не успели встать. А можа, с последнего, северного лёта? Небось, отстали? – словно на что-то надеясь, рассуждал Елим, но сам же и согласился: – Прошёл уже, северный, прошёл. Эхма, сгибнут, горемычные. Зима, почитай, уже силушку свою пробует. По ложкам снег давно не тает, и забереги крепнут. Хороший мороз – и по всему озеру ледок встанет. Чем и помочь? – задумался старик. – Сетками, чай, огородить да пробовать…
Тут-то из-за мыска и Юля во всей красе вымахнула. Глядит Елим: по озеру, по водной-то глади… рысь бежит. Да прямиком – на него. Старик и оторопел, ноги прям подкосились.
Рысь летела себе, воды не касаясь, а тут вдруг заплюхала лапами по воде – брызги во все стороны, и не так ходко пошла, а всё равно на Елима правит. Испугалась, что и
– Мяу! Мау! Ма-ау!
Страх, известно, всегда силы отнимает. Сковал живику косули и в воду потянул, как скудельное тело всё одно.
Елим быстро в себя пришёл – чем старого напугаешь? Глаза только заслезились, наволока пошла, словно туман красный по озеру заклубился. Утёрся рукавом, смотрит: рысь так же бултыхается, а возле неё… парнишка какой-то объявился. Вида вовсе необычного: волос белый, ершистый, и нос большой, острый… И одёжа на нём необычная – в том разе, что уже холода стоят, а на нём штаны суконные и рубаха в клетку. А обувки никакой нет. Так прямо, босиком, по воде и шлёндает.
Наклонился этот парнишка над рысью – и резко к Елиму повернулся. Посмотрел на него странно так, и с удивлением и с испугом будто. А старик смотрит спокойно вовсе, глаз не отводит.
Тут уж Мираш совсем оторопел. И то верно, мыслимое ли дело под человечий глаз попасть!.. Тотчас же вместе с Юлькой под воду и бухнулся. Сам в щуку огромную превратился, а Юлю в маленькую плотицу обернул. Сразу её в пасть и отправил. Да за зубами пристроил, чтобы не потерялась, значит.
Щука чуть крутнулась и под обрывистый бережок встала, в том месте, где ива-плакушница над водой склонилась. Щуку ничуть не видать, а самой приметно, что на бережку деется. На дне лежит, хвостом колышет, тихохонько плавниками перебирает и за Елимом пригляд ведёт. А он немного постоял, поглядел на воду да и махнул рукой.
– Что-то у старого глаза слезятся, – посетовал он. – Привидится же такое!.. Вы, прохвосты, чевой-то видели?
Оляпка посмотрела умными глазами и вильнула хвостом: не понимаю, дескать, обычное дело. Наверно, рыбы какие плескались или ондатра. А Сердыш и вовсе отвернулся.
– Оно и верно, – согласился Елим. – Можа, на утей засмотрелся – в голове что и колыхнулось, а я путаю…
Оляпка заскулила и потянула старика от озерка.
Пошли они дальше, а Мираш обратно свой облик принял и Юлю снова на копытца поставил.
– Это что же это, я теперь, кем захочу, быть могу? – весело спросила косулька.
Мираш кивнул.
– А в медведицу можно?
– Да хоть в слона!
Стала Юля медведицей. Гора горой. Силищу в себе могутную почуяла. Прошлась туда-сюда, захотелось ей берёзку-семилетку сломить, но Мираш упредил – растолковал, что можно живикой, а чего ей и недоступно вовсе.
– Можно, – говорит, – и природную плоть обрести… Будешь тогда настоящей медведицей. И деревья будешь ломать и камни-валуны ворочать – и всё, значит, чего там медведям назначено. А вот способности наши утратишь. Только одна остаётся: назад обернуться можно, а больше – ничегошеньки. К тому же сложное это действо… В особенное состояние войти надо. Напутаешь ещё чего – достанется нам на орехи. А так – тренируйся, – ну и объяснил ей, как самой управляться – образы неплотные менять. Без подсобы, значит, оборачиваться, без догляда.