Лестница к звездам
Шрифт:
— Серый уехал, представляешь? Я не переживу эти две ночи… Спи со мной, ладно? Я не буду тебя разговорами мучить. И плакать не буду. Только не уходи от меня.
Она рухнула на колени, уперлась лбом в подоконник и зарыдала. Я молчала, зная: в подобной ситуации слова утешения бессмысленны.
— Не буду, не буду… — Тамара высморкалась в платок. — Серый ко мне всю неделю по пустякам придирался. То вроде бы я играю неискренно, то с мамой грубо разговариваю. Позавчера ночью сказал, что от меня потом разит, и ушел спать к себе в кабинет. Скажи: от меня на самом деле потом воняет? Это от нервов — я несколько раз на дню мою под мышками и
— Он к своим поехал, что же тут особенного? — попыталась я хоть как-то успокоить Тамару.
— Раньше он никогда один не ездил — всегда меня с собой брал. Знал же, знал, что у меня эти дни тоже свободные… В Александровку мы только вместе ездили. Знаешь, там мы в первый раз стали близки… Что он мне тогда говорил! Будто я сошла с картины Боттичелли. Что у меня живот и грудь, как у той женщины, с которой Боттичелли написал свою Весну. Помнишь?.. И еще что любит в женщинах нежную, неброскую красоту… Ларка, а вдруг Серый влюбился?
— В кого?
Я спросила это неожиданно громко и испугалась звука собственного голоса.
— Да мало ли вокруг молодых! Все студентки обожают его — он таким красавцем делается, когда увлекается чем-то. А он всегда увлекается, когда лекции читает. Давай как-нибудь сходим к нему на лекцию. Скорей бы он вернулся!
Я лежала в темноте и думала о том, что во мне нет истинно христианского сострадания. Да, я жалела Тамару, но только разумом. В душе я считала неестественным и даже несправедливым, что этот сильный широкоплечий парень ласкает тщедушное тело Тамары и внушает себе, что испытывает при этом наслаждение. Впрочем, мне-то до этого какое дело?..
Моя жизнь в доме Максимовых временами становилась просто невыносимой. С Сергеем на самом деле творилось что-то странное. Иной день он старался предвосхитить каждое желание Тамары, что называется, на руках жену носил, а то вдруг делался с ней резок, даже груб, цеплялся к каждому слову, уединялся в кабинете, закрывал дверь на крючок. Тамара осунулась, постарела и, казалось, стала еще больше прихрамывать. У Зинаиды Никитичны постоянно тряслись руки, она перебила массу посуды. Разливая чай, она часто проливала на скатерть заварку, что ужасно раздражало Сергея. И только Поля как была, так и осталась безмятежно спокойной. Ее большие словно удивленные глаза то и дело останавливались на ком-нибудь из нас, словно прощупывая. Тамару это бесило, и однажды она чуть не швырнула в Полю хрустальную вазу.
Как-то утром, когда мы вдвоем пили кофе, Тамара вдруг замерла, не донеся до рта чашку, и сказала трагическим шепотом:
— Теперь я точно знаю: он влюблен.
Я от неожиданности поперхнулась.
— Да-да, потому и не хочет меня. И в глаза избегает смотреть, заметила? Говорит с тобой, а сам куда-то вбок смотрит или в
Она грустно усмехнулась и отвернулась к окну.
Теперь я старалась задерживаться в редакции как можно дольше и часто подменяла дежурных — только бы домой не идти. Мое рвение вызывало кое у кого удивление, тем более что после того злополучного материала я оказалась у главного в любимчиках.
Березовский наверняка считал меня прожженной карьеристкой — он же не видел оригинала моей статьи. Я никого не разуверяла. Я вообще избегала всяких скандалов, склок, которые, как предупредил Антон, могут навсегда закрыть мне дорогу в журналистику. Видимо, я на самом деле расчетливая карьеристка.
Последнее время я жалела, что не осталась в Москве, — писала бы короткие заметки в разные газетенки, переводила бы детективы. Быть вершителем людских судеб мне не хочется, я теперь это твердо знала.
С Антоном мы виделись главным образом на людях. Он относился ко мне с уважением, больше не читал нравоучений и даже похвалил как-то за довольно безликую заметку. Мне казалось, он наблюдает за мной с интересом, пытаясь угадать, что я еще отмочу. Иногда в его взгляде было страдание, и мне становилось стыдно за свою холодность. Я уже вот-вот была готова поддаться и уступить его чувству, но в самый последний момент мне всегда что-то мешало, и все оставалось по-прежнему.
Когда в доме поселилась Поля, Антон стал бывать у нас реже. Она тоже его недолюбливала и чаще всего уходила в свою комнату, как только Антон появлялся на пороге.
— Ну как, Серега еще не перебесился? — как-то спросил у меня Антон, стараясь придать голосу шутливую окраску. — Ты не очень обращай на них внимание — еще та семейка. У каждого комплекс, да не один. Когда станет совсем невмоготу, что-нибудь придумаем.
Однажды я возвращалась домой после десяти — Саша Березовский пригласил на просмотр последней картины Фрэнсиса Копполы. Я попросила его не провожать меня до дома, но, когда сошла с автобуса и очутилась совершенно одна на пустынной, залитой холодным светом луны улице, пожалела об этом. Под сапогами зловеще поскрипывал снег, ветер швырял в лицо колючую поземку.
Сейчас появится из-за угла насильник в черной маске и…
Я с трудом удержалась, чтоб не вскрикнуть, когда из переулка вышел какой-то мужчина. Теперь я неслась вдоль глухих заборов, проклиная себя за легкомыслие.
Мужчина тоже ускорил шаги. Он был на расстоянии каких-нибудь пятнадцати метров сзади меня и упорно держался в тени заборов. «Ждет, когда я сверну на пустырь… — пронеслось в голове. — Войду во двор через заднюю калитку».
Я обернулась. Мужчина остановился, прикуривая сигарету. Потом вновь заскрипел снег.
Я влетела в столовую со стороны веранды, которая, к счастью, оказалась незапертой. На меня уставились три пары изумленных глаз.
— Там… За мной кто-то гнался! — выпалила я, с трудом переводя дух.
Тамара вскочила и, сложив руки домиком, выглянула в окно.
— Хулиганья нынче развелось… — Зинаида Никитична смотрела на меня с тревогой и сочувствием. — И как это Антоша тебя одну отпускает? Здесь не Москва — здесь по ночам нельзя ходить одной.
— Ей теперь недолго ходить одной, — неожиданно подала голос Поля.