Лестница в небо

Серый Шут

Ночной Дозорный.

«Ой, был уже тут Ночной Всевидящий! Тоже в черную кожу одевался».

Он чуть кривится, всматриваясь в сводки о «подвигах» Дозорного.

«Но я не убивал, Кодама, я просто чистил улицы от мелкой шушеры, а не мстил всему свету».

Хотя, видит небо, Раф отлично понимает парня – сам бы давно так же вылил боль на любого из футов, нанизав на сай, как бабочку на иглу.

Но это не лечит расколотое сердце в груди, которое все еще стучит, потому что он здесь нужен родным.

Это

не лечит… Кодаме это пока что неоткуда знать.

Раф поднимается и зовет Лео.

Они просто обязаны разыскать приемыша Кадзэ.

Расположившись на дереве, Рафаэль с горьким интересом уставился на севшего около большого камня Кодаму.

Слежку тот чуять так и не научился, или настолько был погружен в свои мысли.

«Хреново, парень, так и попасться недолго».

Раф прислушался, поняв, что Кодама тихо разговаривает с надгробием.

– Бофу, я надеюсь, ты мной гордишься теперь. Я защищаю город, я вырос, я стал сильным. Ты же хотел меня видеть таким… Я уверен. Я отомщу за тебя, обещаю. А потом мы встретимся с тобой обязательно, только подожди на той стороне Моста.

Раф стал вслушиваться внимательнее и даже всмотрелся в конверт, который Кодама положил около надгробия, сооруженного им самим.

Камень не вызвал у Рафа никаких эмоций, словно этот могильный символ принадлежал кому-то другому, а не его Кадзэ, в чью смерть он так и не поверил окончательно, даже похоронив тело, даже зная все-все и во всех подробностях.

– Я нашел путь в Цитадель твоего Мастера, – Кодама уперся виском в камень и обнял его одной рукой, как друга. – Я убью его за все, что с тобой случилось.

Помолчав немного, он вздохнул и поднялся, спиной отступив от надгробия и все еще всматриваясь в него, как в живое существо.

– Мне одиноко, отец. Мне тебя не хватает. Я знаю, ты бы хотел, чтобы я вернулся к дяде Рафу, но он же бросил тебя, он сказал, что ты жив, что мы поплывем однажды… а я, как дурак, повелся…

– Он жив, Кодама, – с дерева, как по волшебству, спрыгнул только что упомянутый дядя Раф и тяжело облокотился на надгробие, примяв локтем оставленные на нем оригами.

Кодама вскинул глаза и отскочил в сторону, выхватывая катар из ножен за спиной.

– Слышал уже это, – огрызнулся он, неумело пряча растерянность. – Мастер Саки обещал, и Мид – тоже. Может, и ты скажешь, что способен это доказать?

Раф качнул головой.

Доказывать он ничего не хотел.

Тем более, как докажешь, когда вот могила, вот камень, где выбит иероглиф ветра, а тело он сам сжег на реке, сам вынес его из подвала и сам приготовил к погребению.

Как докажешь, если это просто чувство, которое горит у него в груди?

Он просто знает, что Кадзэ жив… но дать это знание никому больше не может.

– Он жив, – Раф обошел камень и спокойно скрестил на груди руки. – Я это чувствую.

–

Я не верю тебе, – Кодама отошел на пару шагов, словно опасаясь, что дядя попробует его поймать. – Саки врет, чтобы я ему служил, Мид, чтобы выжить и выкрутиться. А вы? Вы зачем врете? Я знаю, что Бофу нет, что это я виноват в его смерти, и знаю, кто его убил. Мне хватит сил жить с этим, не отгораживаясь сказками о лунной дорожке. Он здесь, под этим камнем, а не где-то! И я смогу за него отомстить, потому что вы этого делать не желаете! Я за него мщу!

Кодама сорвался на крик, метнувшись туда-сюда по крошечной прогалине под тяжелым взглядом молчавшего Рафаэля.

– Шредер только этого и ждет. Ты угодишь в ловушку и погибнешь, или станешь его послушной шестеркой!

Кодама ощерился, вздергивая губу – точь-в-точь как сам Раф в минуты ярости – и скривился в больной горькой гримасе.

– Я хотя бы пробую! Он говорил, что любит тебя, что ты ему важен! А ты… ты его бросил, когда он больше всего нуждался в тебе, когда мог помочь…

Короткий удар в челюсть оборвал Кодаму, вынудив клацнуть зубами.

Раф впечатал его в ствол дерева с такой силой, что оно задрожало, и отвесил еще одну оплеуху.

– Не болтай о том, чего не знаешь! – рыкнул он. – Думаешь, я не хотел отомстить? Думаешь, хотел его там бросить и унести свой зад целеньким?! Я спасал одного поганца, который теперь хочет слить в унитаз, ту жизнь, что стоила Кадзэ так дорого! Шредер тебя убьет или, что хуже, заставит служить себе, сделав ублюдком! Вот тогда ты придешь сюда и спросишь – гордится ли он тобой, да?

Второй удар разбил Кодаме скулу.

– Ты не за него мстишь! Ты хочешь успокоить свою боль, но только, поверь мне на слово, она не тонет в крови и легче тебе не станет! А ему каково видеть своего любимого Ёдзи бездушным убийцей?! Ты о нем подумал, когда затеял эту вендетту, когда сбежал из дома?! Ты думал о Кадзэ?! Или только о себе?!

Из Рафа словно вырвалась вся его собственная боль, помноженная на нелепые обвинения Кодамы, которые травили душу получше серной кислоты.

Он хотел отомстить! Он бы голыми руками рвал на части футов и самого Шредера, вырезал из них сердца и совал им же в пасти, заставляя жрать…

Он пробовал уже, и даже Лео не стал его останавливать.

Но только вот легче-то не стало ни на грамм и ни на мгновение.

А вот стыдно за себя – да.

Кадзэ бы не одобрил такого и точно-точно не хотел бы, чтобы за него хоть кто-то мстил.

Кодама подставил блок под следующий удар и попробовал вывернуться из захвата.

– Ты рассуждаешь, как трус! – выплюнул он. – Надо мстить, а не оправдываться! Он же любил тебя! Неужели эта любовь не достойна хоть какой-то могилы?! Почему ты не дал ему даже этого?! Мид сказал, что ты увез тело и бросил в болото…