Лета Триглава

Ершова Елена

— Чудовище! Да за что же?!

Губы Ивы искривились в усмешке.

— Не чудовище он. Просто мертвый. А с жизнью и душа, и сострадание вышли вон. Дай воды, Васса?

Та сразу метнулась к бадье, поднесла плошку. Пила Ива, захлебываясь. Не утерев губ, продолжила бесцветно:

— Я ведь любила его, сызмальства мечтала. Вот, стану к княжичу ближе, увидит он мою красоту да ловкость, и буду я его любой. Да где красота? — передернула плечами. — Лицом не вышла, а ловкость — что до нее? Не знатного я рода, княжной мне не быть. Думала, пусть так уж, пусть после смерти,

а лучше с ним, чем без него. Оттого и терпела. И еще вытерплю, коли понадобится.

— Лечить тебя нужно, — всплеснула руками Васса. — Вон, раны загноились, инфекция развивается.

— Это как?

— Бактерии размножаются. Глазу они не видимые, а вреда от них много. Здесь этот нужен… пицин… — наморщила лоб, вспоминая, да мудреное слово, произносимое Хорсом, за долгие дни точно выветрилось из головы.

— Пенициллин, — донесся от порога голос.

Петли скрипнули, пропуская в горинцу черного волхва. Вошел, согнувшись, держал одну руку в кармане кафтана, другой огладил кудри и обвел полуденниц горящим взглядом. Сразу вспомнился сон, что видела Васса при обряде перепекания: раскаленные шары в пустой черноте. Вспомнила искры в глазах у Хорса. Только у Хорса огонь — обжигающий, но теплый. А у черного — ледяным холодом веет, да так, что зубы стучат.

Все видит и знает, и всегда приходит, когда надобно.

— Верно, — сказала Васса. — А вам откуда ведомо?

Хлуд Корза дернул углом пухлого рта, точно в усмешке.

— А тебе, девица? Тоже батюшка научил? Так вроде не Мехрова наука эта, а Гаддашева.

Их взгляды скрестились. Ива продолжала тяжело дышать, но молчала: негоже полуденнице первой с волхвом заговаривать.

— Лекарь научил, — сказала правду Васса, выдерживая взгляд и чувствуя, как волоски на шее поднимаются дыбом. — Выползень из Червена. И многому еще.

— А как уколы ставить — обучил?

— Сумею, да вспомнить надобно. Только где лекарство взять?

— Есть у меня, — Корза вынул из кармана шприц. — Давай уж сам, ты держи.

— Что это? — со страхом прошептала Ива, поджимая ноги.

— Лекарство, — успокоила ее Васса. — С инфекцией справится, ты и выздоровеешь, и будешь сильнее, чем была раньше. Только потерпи.

Держала полуденницу, пока Корза вливал лекарство, и думала — кому он служит? Вроде бы и Гаддаш — богатству не чужд, обряжен диковинно да ярко. А вроде и Сваргу — вон, очи так и полыхают, и лицо черное, и руки черные, точно на небесном огне погорел. Хотела спросить было — да оробела.

— И как еще в Червене лечила? — поинтересовался Корза.

— В основном, лекарю помогала, — ответила Васса. — При родовспоможении да обработке ран. А еще подносила маску с дыханием Гаддаш, от него люд сразу засыпает и боли не чувствует.

— Дыхание Гаддаш? — переспросил задумчиво Корза и оживился. — Эфир, что ли?

Васса кивнула.

— Любопытная у тебя судьба, дева, — протянул Корза, убирая шприц. — Под костяными ребрами Мехры родилась, гаддашеву ремеслу обучена, теперь еще и сваржий огонь познала. Не каждый сумеет.

Васса хотела ответить, что Хорс, убитый полуденницами, и не такое бы смог, но вовремя прикусила

язык. Не нужно его имя как ни попадя трепать, нехорошо это, не по-людову.

— Может, и трубку ту железную, из котомки-то, не батюшка, а выползень тебе передал, а? — спросил вдруг Корза, и душа у Вассы упала в пятки.

Что отвечать? Правда? Правду, поняла, Корза и так ведает. А врать — себе же хуже сделать. Только вслух тяжело признаваться. Еще тяжелее — вспоминать о Хорсе.

— Поплачь, легче станет, — услышала мягкий голос черного, и только тогда Васса поняла, что против воли смаргивает слезы. Утерлась рукавом.

— Вот еще! Просто ставни раскрыты, дым в глаза и попал. Полынью ужас как несет.

Подумала: а не оттого ли княжич на требищах не появляется, что запах полыни противен нежити? Подумала, что пока полынь отпугивает тех, бродящих в тумане. А если не отпугнет? Купцы и без того за ворота не ходят, а закочнатся припасы в амбарах — что будет ждать Китеж-град?

Глянула на Иву: та, успокоенная лекарством, дремала, перевернувшись на живот. На спину было страшно поглядеть, и Васса, вымочив холстину в отваре, принялась обтирать ее раны.

— Вот бы ту трубку довершить, — вслух произнесла Васса, — и увидеть, какая в люде хворь завелась, а после вычистить без следа.

Корза рассмеялся, но беззлобно.

— Этим не сделаешь, — возразил. — Чтобы хворь выявить, нужно кровь взять и под сильными увеличительными стеклами наблюдать. А вот кости и людову соль разглядеть можно.

Васса вздрогнула, но не обернулась.

— Хочешь проверить?

— На ком же? — тихо спросила.

— Да хоть на Ивице.

Верно, подал кому-то знак. Двери скрипнули, отворяясь, потом затворяясь снова. Васса видела только сапоги, заправленные в них штаны да полы кафтана. И, только скосив глаза, разглядела упругую грудь да рассыпанные по плечам черные волосы. Увидев ее так близко, Васса вскрикнула.

— Мехра!

— Не она, хотя и похожа. Это Мария, моя слуга, моя тень, — представил женщину Корза и принял из ее рук прибор. — А вот и просвечивающая трубка. Весь Хлеборост над ним бился, а все ж довел до ума. Мария! — приказал женщине. — Переверни Ивицу.

— Акуратнее! — поспешно упросила Васса. — Раны еще не зажили…

И подстелила на скамью свернутый в несколько раз рушник. Ива простонала, но глаз не разомкнула. Видно, накачал ее Корза зельем, замешанным на слезах да молоке Гаддаш. Что хочешь теперь с ней делай — не проснется.

— Надень это, — Мария протянула Вассе тяжелый фартук, и та подняла вопросительный взгляд. — Сюда вшита свинцовая пластина, лишнее радиоационное облучение тебе не нужно.

— Мудрено говорите, — ответила Васса, натягивая фартук.

Так говорил и Хорс, когда рассказывал об Ирии и людовой соли. При мысле о Хорсе снова защипало глаза, и вместе с тем в животе зародилось радостное предчувствие — а вдруг получится? Вдруг не напрасно трудился Хорс? И пусть не Васса, пусть этот черный, страшный люден довершил инструмент — все-таки дело Якова продолжит жить. А вместе с ним будет жить и частичка самого Хорса. Это ли не чудо?