Летаргия. Уставший мир
Шрифт:
– Ты всё время такой разговорчивый?
– Стараюсь как могу, – буркнул Остап. – Не люблю трепать языком, что тут такого?
– Человек-загадка, – сказала она самой себе, отвернувшись. И облачко пара вырвалось из её губ.
«Кто бы говорил…» – подумал Остап, застёгивая молнию на куртке.
Первые заморозки уже чувствовались в воздухе.
– Ну, рассказывай… – продолжила Лана.
– Что рассказывать?
– О чём ты мечтаешь? Чего тебе хочется? Я не верю, что работа на скорой и уход за больной матерью – всё, чем ты живёшь.
Остап ухмыльнулся. Никто не верит. Ему иногда казалось, именно потому, что у него не было цели, идеала и всех этих высоких мыслей, он пока ещё не свихнулся. Он просто день за днём делает своё дело. Вот и весь секрет.
– На работе у меня есть друзья, а с мамой тоже бывает весело.
Ну да, обхохочешься. Прошлой ночью, часа в четыре, пришлось делать уколы, которых она жутко боится, – так Остап посоветовал ей петь в голос, пока он вводит лекарство, и это сработало.
– Я спрашиваю про тебя, – сказала девушка с нажимом.
Остап задумался, и Лане, которая в этот момент взглянула в его лицо, на мгновение показалось, что сейчас он где-то далеко, за тысячи километров отсюда.
– Я бы хотел уехать из этого места, – сказал он наконец.
Она ехидно улыбнулась:
– Не ты первый, не ты последний. Только знаешь, я бывала в местах похуже. У вас хотя бы есть театр.
– Ну да, я могу пересказать тебе все спектакли. Мы ещё в школе пересмотрели весь репертуар.
Она подняла руки в знак протеста:
– Нет уж. Я здесь не так долго, как ты. Оставь мне немного утешения.
Он вздохнул:
– А ты не хочешь уехать отсюда?
– Я полжизни переезжаю с матерью и младшей сестрой. Хватит.
«Значит, у неё нет отца, – понял Остап. – Это многое объясняет».
Он давно уже заметил, что у девушек, которые росли без отца, есть какая-то нервность, надлом.
Ну что ж, он тоже с пяти лет не знал отца. Мать говорила, что тот был моряком, – уплыл, наверное…
– Долго ты собираешься работать на скорой? – прервала его размышления Лана.
– Вообще-то, как раз сегодня мне предложили новое место…
– Градус сказал мне, что по вечерам ты будешь работать в психушке вместо него. Это правда?
В её голосе прозвучала ирония.
Остап пожал плечами:
– Должен же кто-то там работать. К тому же психиатрия была моим любимым предметом.
Где-то неподалёку прогромыхал поезд. Из мглы выплыл железнодорожный вокзал.
Место, которое Остап помнил с детства. Беспокойное, пребывающее в вечном движении. Не выветривающийся запах табака. Пассажиры, выходящие из поезда в спортивных штанах, тапочках и куртках, накинутых на плечи, – покурить, купить беляш или дешёвую лапшу со вкусом курицы. Сорок минут остановки в городке, который они, наверное, считали неким перевалочным пунктом. Бронзовый бюст человеку с бородой и в шляпе – единственное, что они могли запомнить на этой станции, когда шли за соком в ближайший магазинчик. И вряд
Поезда приходили сюда из городков поменьше Мичуринска, и Остап ещё мальчиком научился отличать тех, кто едет из таких городков, от тех, кто жил в северной или южной столице. Иногда он подолгу смотрел со старой водонапорной башни, как отбывает поезд в Москву или Петербург, и ему казалось, что в маленькой точке на путях, тающей на горизонте, собрались все его неясные надежды.
Хотя Остап с Ланой были далеко от вокзала, он даже отсюда чувствовал запах сигаретного дыма. Это разозлило его и напомнило о матери.
Пора домой, возможно, она так ни разу и не поднялась с кровати за весь день, чтобы поесть или сходить в туалет. В последнее время она хандрит.
Остап бросил последний взгляд на вокзал – его недавно отремонтировали, но вид всё равно был неважный из-за мелких магазинчиков, облепивших его со всех сторон. От этого нарядный фасад выглядел как новогодняя ёлка, на которую вместо игрушек навесили консервные банки и старые носки.
В сумерках ему показалось, что этот вокзал заколдован, уехать с него невозможно – поезда ходят по замкнутому кругу.
– Мне пора, – Остап неловко кашлянул, когда они подошли к перекрёстку.
Лана была начеку. Приблизилась к нему быстро и плавно, поцеловала прямо в губы.
Остап от неожиданности замер. Обычно девушки ждали его поцелуя. Да и вообще он ещё не решил, нравится она ему или нет. От её волос приятно пахло мёдом и цветами.
Лана обняла его за талию, вздохнула – и, когда он невольно ответил на её поцелуй, опустила голову и сделала шаг назад.
– До встречи, скромник.
Он ничего не ответил. Её прохладная рука скользнула по тыльной стороне его ладони.
Затем Лана посмотрела прямо ему в глаза и сказала строго:
– Пообещай мне, Остап…
Парень вздрогнул. Всё притворство будто разом слетело с неё.
– Что пообещать?
– Пообещай, что жизнь тебя не сломит, – прошептала она, волнуясь, – что ты не станешь серым скрюченным человечком, какими становятся трудоголики вроде тебя. Вроде моего отца, которого проклятая система раскатала в лепёшку. Пообещай мне, что не станешь рабом.
Она будто заглянула ему в самую душу. Он кивнул:
– Я постараюсь. Мне бы тоже этого не хотелось…
Лана открыла рот, чтобы сказать ещё что-то, но только неопределённо взмахнула рукой и пошла прочь через перекрёсток.
Дома его ждал сюрприз. Остап застал мать на их крохотной кухне: она не только поднялась на ноги, но и подогревала ужин.
– Я проснулась голодной, как людоед в последний день поста.
– Не думаю, что людоеды соблюдают пост, – заметил Остап.
Он, как был в куртке, сел на стул, с удовольствием откинулся на спинку и закрыл глаза.