«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
Шрифт:
За это должностное преступление писарь получил отпуск с поездкой к родителям. Об этом мне стало известно от бывшего начальника отделения кадров и строевого капитана Глушенкова, которого случайно встретил в Воронеже, куда он был переведен по службе. Впоследствии и сам Лурье признался мне об этом, оправдываясь тем, что боялся командира полка. Много позже, когда свыше поступило указание ознакомить офицерский состав с их личными делами, я действительно не увидел в своем деле этого документа. «Каким же надо было быть мерзавцем, чтобы сделать это!» – с негодованием подумалось мне. Жаль, что я узнал об этом так поздно.
В первых числах апреля прибыл с курсов лейтенант Казаков, и сразу в полку пронесся слух: пришел новый командир 1-й эскадрильи. На
Никак не прореагировал он и на просьбу направить меня на курсы повышения квалификации. Я ему был нужен как хороший летчик. А продвигать меня по службе он не хотел. Казакова я почти не знал, но вполне понимал. Упрекать его мне было не в чем. На должность комэска он назначил себя не сам, а прибыл по просьбе командира полка. Постепенно я стал к нему присматриваться – ведь теперь этот человек будет мною командовать и руководить боевой подготовкой. На вид он был старше меня лет на пять, а может быть, и на все семь. На фронте не был. В прошлом школьный работник, следовательно, должен быть педантом.
Значит, трудновато будет с ним работать. Настроение у меня настолько упало, что пропало всякое желание работать. На Корзинникова после этого смотреть не мог и, как часто бывало, стал избегать с ним встреч. Он стал мне настолько отвратителен, что чувство неприязни к нему осталось на всю жизнь. Однажды, в конце семидесятых годов, мы встретились с ним лицом к лицу на Садовом кольце в Москве. Я с ним не поздоровался, как, впрочем, и он со мной, сделав вид, что не заметил меня.
Перед тем как вступить в командование, Казаков продумал все свои действия: с чего начать и как поступать далее, короче, составил план действий, в котором предусмотрел все, вплоть до самых мелочей. Не знаю, получил ли он какие-нибудь указания от командира полка по вопросу принятия эскадрильи. Начал он с того, что скрупулезно по акту, как самый дотошный бухгалтер, стал заносить в бюрократическую бумажку все, что бросалось в глаза. Невольно вспомнилось, как год назад уходил из эскадрильи Вася Афанасьев. О его уходе я узнал в день отъезда в Тамбов.
Прощаясь, он сказал, что уходит на учебу и, скорее всего, назад не вернется. При расставании подарил мне учебник по аэродинамике с дарственной надписью: «Альбатросу» (так в шутку называли меня летчики эскадрильи) Олегу Васильевичу Лазареву на память о совместной службе в эскадрилье. Работай в ней так, как и при мне, а книга пусть будет напоминать об этом. 2 мая 1948 г. В.Н. Афанасьев». Никакого документа о сдаче и приеме эскадрильи мы не составляли.
Казаков же, составляя акт, доводил меня порой до отчаяния. На одно перечисление всевозможных пунктов акта ушло несколько листов бумаги. За все последующие годы службы в армии мне не приходилось составлять подобного акта. Вот бы нынешним чиновникам принимать вновь построенные дома так, как он принимал от меня эскадрильные помещения. Осматривая тщательно каждое из них, он прежде всего искал какие-нибудь недостатки с тем, чтобы уколоть меня.
Наконец на этo обратили внимание летчики эскадрильи и поинтересовались у меня: «А что это он все пишет и пишет?» – «Как что, составляет акт приемки эскадрильи, ведь в нем надо все отметить: имущество, состояние эскадрильи, какой моральные дух». – «О! Это точно – дух всегда должен быть чист и свеж, как заднее место после туалетного стула. Скажите ему, чтобы меньше писал, пусть оставит один листочек
Приступив к исполнению своих обязанностей, Казаков держался по отношению ко мне сухо, стремясь показать свое «я». Называл не иначе как товарищ капитан. Не было случая, чтобы он в чем-то посоветовался со мной. Я у него был простым исполнителем его воли, как обычный курсант. Мысленно представлял себе, как бы он вел себя в подобном положении на фронте, вспомнив случай с Цугуем, когда тот откровенно сказал мне: «Здесь не я тебя должен учить, а ты меня».
Для Казакова война была не страшна: воевать он не собирался и учиться, как надо воевать, не думал, а посему главное – показать себя требовательным командиром, держать весь личный состав в крепких руках. Присмотревшись к Казакову, понял: таких взаимоотношений, как у нас с Афанасьевым, не будет. Не стали они лучше и после совместного проживания в одном финском домике, куда я с семьей вселился после него. Под стать мужу была и жена. Она всегда стремилась показать свое преимущество и особые права на общей кухне. Жить с такими соседями особого удовольствия не доставляло. Эта квартира, конечно, не шла ни в какое сравнение с прежней. Но мы все же надеялись на лучшее.
Новинкой для нас стало появление в дивизии учебно-тренировочного самолета Як-11. Меня, как бывшего истребителя, Афанасьев попросил быть помощником по обучению полетам на этой машине. По прибытии с Тамбовских курсов полетов в сложных метеоусловиях (СМУ) он был назначен старшим инспектором-летчиком по боевой подготовке штурмовой авиации ВВС МВО вместо посредственного безынициативного летчика Фадеева, не пользовавшегося уважением в дивизии. После одного контрольного полета в зону Вася выпустил меня на Як-11 самостоятельно. В моей летной книжке он сделал запись о допуске к тренировочным и инструкторским полетам.
Первую машину для полка я перегнал из Мертовщины из-под Пензы. Появление над Малинским аэродромом я отметил парой бочек на малой высоте. Сделал это так, как обычно делали истребители в те времена. Корзинников и стоявший рядом с ним Абрашкин, новый замполит полка, это видели. Как только я доложил командиру полка о выполнении задания, так он начал что-то выговаривать мне.
Но Абрашкин, прибывший в полк из истребительной авиации и страстно любивший ее, перебил его словами: «Сразу видно, что прилетел истребитель, а то наши «горбатые» ходят валиком вроде бомберов – смотреть на них не хочется». После таких слов запал у Григория Михайловича пропал. Это был последний случай, когда Корзинников выразил недовольство по поводу моих выкрутасов в воздухе. Вскоре на новой машине я выпустил почти весь руководящий летный состав полка и эскадрилий, за исключением Корзинникова и его заместителя Смирнова. Со многими из них летал в зону на пилотаж. Не всем он понравился, как, впрочем, и сам самолет.
Рядовые летчики побаивались летать на нем самостоятельно, предпочитая свой родной самолет. Мне машина понравилась. Только сожалел, что мотор у него слабоват. Но для тренировочных полетов при малом расходе топлива она была неплоха. На Як-11 мы выполняли ночные полеты, летали под колпаком, в облаках, на воздушные стрельбы по конусу. Не раз во время летных учений я на нем имитировал атаки штурмовиков при полетах по маршруту и при работе на полигоне.
Так я тренировал воздушных стрелков, чтобы они имели понятие, как реально атакует истребитель, и учились бы отражать их атаки. С поступлением в полк Як-11 большую часть рабочего времени я проводил не в эскадрилье, а работая на этой машине и в полетах на буксировку конуса на самолете Ил-2. В одном из таких полетов я едва не нажил себе неприятность. Перед сбрасыванием конуса на снижении я вручную (автоматики тогда не было) поставил винт на малый шаг. Как только это сделал, началась раскрутка винта. Машина, не имея тяги, стала быстро вертикально снижаться. Столь быстрое снижение было бы не столь неприятно, если бы не тянул меня к земле буксируемый конус.