Летний детектив для отличного отдыха

Устинова Татьяна

– А за этим забором живет Федор Еременко и собаки. Вы видели его собак?

Плетнев не сразу сообразил, как затормозить, а когда сообразил, тормознул так резко, что чуть не свалился. Элли оглянулась и тоже остановилась.

– Вот здесь живет Федор?

– Да-да. У него такой высокий забор из-за собак. Чтобы они не лаяли постоянно на тех, кто идет мимо. Они умные и вообще лают редко.

Именно из этой глухой коричневой калитки выбежала Женька и бросилась по дороге так, что чуть не

упала. Значит, она была у Федора и он сказал или сделал что-то такое, что заставило ее рыдать и нестись сломя голову.

Странно. Очень странно. Женька и Федор никак не укладывались в картинку, которую Плетнев уже почти придумал.

– А он один живет?

– По-моему, когда-то у него была жена, но уже довольно давно нет. По крайней мере, она не приезжает. А была очень красивая.

– Местная?

– Ну, что вы, из Москвы, как и Федор.

Тут Плетнев совсем расстроился. Выходит, не только картинка никуда не годится! Персонажи тоже написаны неправильно. Портретного сходства никакого. Алексей Александрович был абсолютно уверен, что Федор Еременко продукт местного производства.

Впрочем, может быть, ошибается Элли из Изумрудного города?..

– Откуда вы знаете, что он москвич?

– Мы здесь так давно, что всех знаем! Наш участок получил еще дедушка, по-моему, году в сорок шестом. Папа родился в Твери, потому что бедная бабушка не смогла дотерпеть до Москвы. Она очень старалась, но не дотерпела. А дедушка все проворонил, он был занят. Когда дедушка работал, он ничего вокруг не видел и не слышал.

– Чем таким он занимался?

Она удивилась как будто.

– Русским языком. Он был филолог, очень знаменитый. Есть даже его собственный метод сопоставления согласных. Он так и называется – метод Лордкипанидзе. Он утверждал, что глубину и красоту русского языка может как следует познать только тот, кто не является его носителем. Дедушка был родом из Кутаиси. И бабушка оттуда же. Он жил и работал в Ленинграде, но потом специально съездил в Кутаиси и женился. Должно быть, чтобы бабушка тоже как следует познала всю красоту русского языка. Он много работал с Корнеем Чуковским. Тот любил работать именно с филологами. А с дедом они дружили.

– Это тот ваш дед, который называл железную дорогу чугункой?

– Конечно, – радостно согласилась Элли. – Он утверждал, что это фонетически гораздо более правильное слово. «Чу-гун-ка» – в этом слове слышится, как идет поезд. А в слове «э-лек-три-чест-во» слышится только ленинский план ГОЭЛРО!

– Гениально, – сказал Плетнев, наслаждаясь. – Просто гениально.

– А потом так же поступил папа.

– Он называл самолеты аэропланами? В фонетическом смысле?

Элли захохотала.

– Папа был физик! Нет, он просто поехал в Кутаиси

и там женился на маме. Чтобы она познала красоту физических формул, не являясь носителем глубоких знаний.

– Теперь ваша очередь? Ехать в Кутаиси и выходить там замуж?

– Я уже вышла! – громко и весело сообщила Элли из Изумрудного города. – В Москве!

…Понятно. Никто не собирается тебя соблазнять на деревенском лугу над речкой. В этом нет никакой необходимости. Здесь, в эдеме, все давно и прочно счастливы и называют железную дорогу чугункой.

– Хотите, вечером в лес съездим? Тут есть прекрасный велосипедный маршрут! Только нужно одеваться, иначе слепни сожрут. Я вам покажу! Там кружок всего километров тридцать, и очень красиво. Озера, березовая роща, моя любимая. И ехать не трудно, только два затяжных подъема, и все время асфальт.

– Спасибо, я подумаю.

– Там правда очень красиво! Можно грибы пособирать, но я не знаю, пошли они или нет еще.

– Огурцы пошли, – подумав, сообщил Плетнев, и они посмотрели друг на друга.

…Кто ты такая? Почему мне нравится разговаривать с тобой и я не чувствую никакой опасности, вранья и фальши?

…Кто ты такой? Почему у тебя все время такой глупый снисходительный вид, но ты хорошо смеешься и плещешься в речке, как мальчишка, который наконец-то дорвался до воды?..

Пока они смотрели – секунду или две, – плетневский велосипед, как норовистая лошадь, вдруг сделал прыжок в сторону, Элли ахнула, а Алексей Александрович осознал себя в очередных зарослях. Прямо перед его носом качался цветок, из которого с возмущенным гудением вылетел шмель.

Плетневу показалось, что он оглянулся и покрутил у виска мохнатой лапкой.

Алексей Александрович закрыл глаза.

– Что с вами?! Вы не ушиблись? Вы целы?

– Отстаньте от меня, – велел Плетнев и очень унизительно, задом наперед стал выбираться из куста.

Выбрался, осмотрел свои изодранные локти, отряхнул джинсы и выдрал из волос колючку.

На Элли он не смотрел. Нет уж, извините.

Она суетилась вокруг, как та самая кура из процветающего хозяйства бывшего банкира, хлопала крыльями и кудахтала:

– Это я виновата, я вас заговорила! Простите меня! Дайте я вас отряхну. Вот здесь нужно йодом смазать, иначе будет болеть. У вас есть йод? Или лучше поедем к нам, я сама все смажу.

– Послушайте, – сказал Плетнев, – неужели вы не понимаете, что мне неловко? Не приставайте ко мне.

Она подняла его велосипед и вдруг заявила:

– Я изо всех сил стараюсь к вам не приставать. Неужели вы не понимаете, что мне неловко?

Плетнев воззрился на нее, но она изучала его велосипед, и ничего невозможно было понять.