Летний дождь
Шрифт:
— Какая же я несчастная! Сиротина я го-орькая! И отца-то у меня теперь не-ету! И ты-то от меня ухо-одишь!
Слезы облегчали сердце. Уходила домой успокоенная, с надеждами на завтра. И почти всякий раз встречала тетю Васеню с узелком в руках.
— Там была, мила дочь? — спрашивала она неизменно.
— Там, — отвечала Юлька и прятала зареванные глаза.
Часто приезжала из района врачиха, привозила лекарства во флаконах и таблетках, задумчиво перебирала пучочки трав. Особенно интересовалась сосенками.
—
— Дак кажинный, фу-ты, ну-ты! Отец, царство ему небесное, научил меня этому средствию. Множину людей подымал он эдак, — словно оправдывался дед. Но врачиха не осуждала. Наоборот, все в блокнот записывала, повторяя про себя:
«В этом есть смысл, в этом есть смысл…»
А Юльке плохо верилось, что в этом есть смысл.
— Погоди, торопыга! — успокаивал ее мудрый пасечник, — Вот полетят ужо белые мухи, мороз повысушит мокресь, и Панке нашему полегчает… — и, помолчав, добавлял, будто себя уверял:
— Выходим.
Выкапывать сосенки становилось все труднее и труднее, Снега еще не было, но земля промерзла довольно глубоко. Юлька подолгу долбила ломиком мерзлоту. Однажды промахнулась и изо всех сил сама себе врезала ломом по ноге. От боли закружилась голова. Она обхватила ушибленную ногу, прошептала упрямо:
— Не заплачу! Ни за что не заплачу! Панка! Любую боль, муку любую вытерплю, только бы ты встал! Только бы встал!
Ему действительно полегчало с первым снегом. С глаз будто сняли повязку — захотелось смотреть и смотреть. На бревенчатые стены, утыканные мохом в пазах. На пучки трав, свисающие сухими соцветиями с потолка. На нежную зелень юных сосенок. На сахарные оладьи за окном.
— Фу-ты, ну-ты! — только и смог сказать дед, войдя в избушку с охапкой дров. Засуетился, не зная, куда пристроить их, приговаривал:
— Знать-то, отудобел солдат! Знать-то, отудобел!
Вбежала с выдолбленной из земли сосенкой Юлька. «Панка! Тебе лучше?» — хотела крикнуть, да губы не слушались, и она смотрела во все глаза.
— Ну, вот, — слабо улыбнулся Павел сухими огромными глазами, — елка есть, снегурочка тоже. И Деда Мороза, — он с трудом перевел глаза на деда Футынуты, — найти можно.
И дед и Юлька зачарованно смотрели на Павла, боясь, что пригрезилось им все это. А он, устав вдруг, закрыл глаза, замолчал. Молчали и дед с Юлькой.
— А правда, — спросил через мгновение Павел, не поднимая век, — какое нынче число?
— Первое, — прошептала Юлька, — первое, — забыла назвать месяц.
А Павлу, казалось, это было ни к чему.
— Первое, — повторял он сквозь сон. — Первое… Это хорошо, первое.
— На сон, фу-ты, ну-ты, потянуло, — радовался дед, — теперь уж отудобеет… теперь уж да…
Юлька на цыпочках пошла к двери.
—
— Правда, ли чо ли, дедушка?
— Конечно, правда, Ульянка, — ответил Павел. — Какой же Новый год без музыки? Я буду играть, а ты танцевать…
После тревог Спит городок,—попытался он даже спеть. Но сон заволакивал его.
— А танцевать-то ты научилась ли, пока я тут… Ну, ничего, я буду играть, а ты… — бормотал Павел, и голос его уютно погружался в сон. Не в забытье, а в живительный, желанный, как после хорошей работы, сон.
Пока Юлька несла гитару по улице (а ее ведь не спрячешь под полу), чуть не из каждого окна выглядывали любопытные. Выбежала, накинув на голову платок, тетя Танечка, спросила!
— Далеко ли с гитарой-то?
— Да Панка попросил, — радостно отвечала Юлька, — Полегчало ему, тетя Танечка!
Молодая вдова Танечка смотрела ей вслед, не торопилась в тепло.
— Улюшка! — окликнула Юльку тетенька Шишка, поднимаясь на берег от проруби и радуясь возможности постоять, успокоив руки на коромысле.
— Далеко ли с этой безбожницей-то?
— Да Панке, тетенька Шишка, полегчало! Вот попросил!
— Ну, дай-то бог, дай-то бог!..
В кузницу Юлька заглянула сама. Дядя Ларивон ахал жаром наковальни.
— А-ах! А-ах! — и молот плющил раскаленный металл.
— Дяденька Ларивон! — перекричала Юлька стук молота и показала хвастливо на гитару. — Во-от! Панка попросил! Полегчало ему!
Дядя Ларивон как поднял над головой молот, так и застыл, пока Юлька все это ему прокричала.
— А-а-ах! — ударил он по наковальне и добавил с чувством: — У Авдотьи моей капустка хороша!
Веселей стало ходить Юльке по лесу, Вон сосны хвою на свежий снег просыпали — приметила. Обрадовалась березам. Посветлеет кругом, как из сосняка в березовую рощу выйдешь, будто после сумерек сразу утро наступает. И светлеет Юлькино лицо, отдыхая от тревожных дней и ночей.
Павел встречал ее одним и тем же — как только Юлька перешагивала порог избушки, просил:
— Расскажи чего-нибудь!
Юльке казалось — уж про все на свете она ему рассказала: и про школу, и про Лариску, и про Миньку…
— Расскажи, как сюда шла, что видела?
— А что видеть-то? Лес да и лес. — И спохватилась: он-то ведь не бывал еще в зимнем лесу!
— Ну, сперва, — начала она, — как из деревни выйдешь, будто в палисадник попадешь: все кустарник да подлесок. Потом в сосняк, будто что в избу через порог перешагнешь. А уж как березник начнется, там уж, как в горнице: светло да чисто!