Летний дождь
Шрифт:
Он вернулся через несколько дней, вечером. Опоздал на лекцию о положении на фронте. Пришел в клуб, когда лектор уже сказал: «Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
— Почему они не расходятся? — шепотом спросила Таня у Ефросиньи Егоровны, кивнув на зал.
— Концерта ждут. Ни за что не разойдутся, так приучены.
— Что же делать? — растерялась Таня.
— Товарищи! — встала Ефросинья Егоровна. — Лекция окончена, можно расходиться по домам!
— У-у! В кои-то веки собрались, и по домам! — зароптали люди.
— Товарищи! — урезонивала их
— Концерт будет! Не расходитесь, пожалуйста! — от волнения звонко сказала вдруг Таня и вышла на край сцены.
Она стояла на краю сцены, как на краю пропасти. Было страшно за нее: поймут ли то, что она сейчас прочитает, примут ли…
— Сергей Есенин, — сказала Таня и оглядела зал, словно выбирая, что бы прочитать этим людям. А люди ждали, женщины, старики. И она выбрала — «Письмо матери».
И сразу, как только она произнесла эти слова, затих зал. Будто невидимые нити протянулись к ней ото всех сидящих в клубе матерей, проводивших на фронт сыновей. От многих из них не было никаких вестей.
Ты жива еще, моя старушка, Жив и я, привет тебе, привет…Простые эти слова, родившиеся в сердце поэта от великой сыновней тоски, воспринимались матерями как строчки писем, долетавших оттуда, с пожарищ войны. Плакали матери. Хмурились не привычные обнажать чувства старики.
…Я по-прежнему такой же нежный И мечтаю только лишь о том, Чтоб скорее от тоски мятежной Воротиться в старенький наш дом…Много было народу в клубе, а Елене Петровне, Еленке, казалось, что для одного Сергея читает Таня. И он смотрел на нее, освещенную слабым светом семилинейной лампы, и никого вокруг не видел. И если бы сейчас кто-то обернулся к нему, то удивился бы тому новому, незнакомому, что появилось в лице Сергея, всегда бесшабашного, всеми любимого озорника. Он вышел не дождавшись конца Таниного концерта. А она читала еще долго. Прочитала все, что уже было записано в амбарной книге, и много других стихов.
Не выдержал дедушка Ваньша Бывальша, выкрикнул:
— Да скажи ты нам, дочка, кто он есть-то такой, этот Сергей Есенин? Не здешних ли местов? Уж больно песни нашенские все понимает.
Дедушка Ваньша Бывальша, почтарь из деревни Каменки, специально пришел на лекцию да и угодил на концерт. Благодаря ему скоро и из Каменки начали приходить люди, чтобы Таню послушать.
Рассказала она и биографию Сергея Есенина. Расходились за полночь. И то после того, как она еще раз «Письмо матери» прочитала.
Удивительный это был вечер. Посветлели люди лицами, будто горя поубавилось.
А бабушка — вот уж диво! — распорола, располосовала свою праздничную юбку старинного кашемира и выкроила из нее Тане платье. Нарядное получилось, кружевом украшенное. Таня смущалась, отказывалась.
—
— А в чем это ты теперь в молельный дом ходить станешь? — спрашивала не без ехидства внучка.
Посмеивалась бабушка:
— Молельный дом, знать-то, придется Игнатию теперь прикрывать. Кто же туда пойдет, в тесноту-духоту екую, коли клуб открыли?
Шутки шутками, а скоро и правда поуменьшилось желающих молиться. Даже старушки охотнее в клуб шли, особенно если не в постные дни концерты случались. Один раз даже внук дедушки Игнатия, ухо с глазом был парнишка, вывесил на двери объявление: «Молельный дом закрыт, все ушли в клуб». Смеху было! Правда, дедушка Игнатий не очень расстраивался. С ленцой исполнял долг свой перед богом и раньше-то. Согласился на уговоры старушек, когда разрешили открывать такие дома, только потому, что толковал в этом деле, из псаломщиков был. В деревне говорили в то время «из соломщиков». И когда не для кого было махать кадилом, сам приходил в клуб. Сиял белехонькой головой, смущал Таню лукавыми глазами.
Много позже, взрослой уже, Елена Петровна прочитала у Блока:
Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал, Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, Что в тихой гавани все корабли…Прочитала и увидела ленинградку Таню на сцене их старого клуба. Не было белого платья, не было тонкого луча, но это она, Таня, говорила людям: «…радость будет…», «…жив и я, привет тебе, привет…».
Это было много позже. А тогда, в тот вечер…
…Радуясь удачному своему началу работы, ходила Таня по опустевшему клубу, кутаясь в кофточку.
— А правда, я ничего читала, Еленка?
— Хорошо-то как! — заокала она в ответ.
— Хорошо-то как! — повторила Таня. — Вот кончится война, вернусь в Ленинград, спросят меня: «Как тебе было на Урале?» А я отвечу: «Хорошо-то как!» А как они слушали! Плакали!
— Уревелися все.
— А ему не понравилось, — сказала будто самой себе. — Ушел…
— Это ему-то не понравилось? Я же рядом сидела и все видела. Проняла ты его, вот он и ушел! Не будет же он при всех…
— Кто, Еленка? — испугалась Таня.
— Серега, кто же еще? Может, он тоже мать-отца своих вспомнил. Их ведь у него кулак один убил, из ружья, в поле. Ему тогда, вот как мне, двенадцать годков и было-то… А хороший он у нас! Учителем хотел-загадывал, задачки мне помогал… А ты почему про «Шаганэ ты моё, Шаганэ» не рассказала?
— Как? Как ты сказала? Шаганэ моё? Почему моё?