Летний снег по склонам
Шрифт:
Без счета видел Шухов погрузку. И каждую — как впервые, и не было даже одинакового движения стрелы, одинакового размаха троса, одинакового выражения лица у лебедочника. Только напряжение всегда одно — до предела. И у него взмокала спина и болели руки, хоть он лишь наблюдал, — так ярко жила память мышц, оставшаяся с тех времен, когда сам работал на лебедке.
Вот и все погрузили, полна «коробочка». Пора и ему собираться. Шухов скинул капюшон канадки, чтобы не мешал обзору, и уже двинулся к трапу, но задержался, постоял в нерешительности и, наклонив голову, заглянул в рубку — не будет ли каких распоряжений. Знал, что
— К обеду ждем, — сказал ему командир, — не задерживайтесь.
— Баньку приготовьте. Главное — баньку, — скороговоркой попросил Шухов, зная, что в баню уже дали пар и баня готова, и эта его просьба — просто повод побыть лишнее мгновенье в рубке.
— Все будет, Семен Петрович! Ждем с победой! — ответил командир, и в голосе его слышался намек на то, что Шухов тянет.
Спустился по мокрому трапу, подошел к борту, где болтался на волне вельбот, подождал, когда он поднимется вровень с бортом, и прыгнул.
Моторист Крылов, с напряженным вниманием смотревший на Шухова, пока тот примерялся к прыжку, улыбнулся молчаливой своей улыбкой и нагнулся к кнехту — проверить трос от понтона.
Они много раз ходили вместе на рейдовую разгрузку и понимали друг друга без слов. Крылов был аккуратен, проверял и подлаживал на вельботе все до мелочей, чтобы идти со спокойной душой. И Шухов давно уже не осматривал вельбот перед выходом в океан. И Крылову нравилось, что тот, прыгнув с борта, не осматриваясь, ни о чем не спрашивая, встает к штурвалу, уверенный во всем. Была между ними еще одна ниточка, сближавшая их, располагавшая друг к другу, но о ней после, сейчас не до нее...
Понтонеры, одинаковые в своих красных спасательных жилетах, уже устроились вдоль пухлых бортов понтона. Один Кононов стоял на корме, проверяя напоследок, всё ли и все ли на месте.
Работа ладилась — начало было хорошим, поэтому верилось, что разгрузка сладится до конца.
Зачастил мотор. Шухов взялся за штурвал и приказал отдать концы. Отвалили удачно, понтон споро пошел за вельботом. Среди океанской зыби — медленных высоких валов — все сразу уменьшилось, сжалось. «Томь» быстро отдалилась и уже исчезала за волной и появлялась на гребне игрушечным корабликом. Вельбот и понтон крупинками покатились по спинам непомерных валов.
Там, впереди, тяжелой глыбой лежал остров. Когда вельбот поднимало волной, было видно, что черные скалы отделены от океана едва приметным галечным пляжем и белой полосой наката. И от одного взгляда на эту полосу пронизывала сырая неуютность.
Сколько раз проводил Шухов рейдовую разгрузку — не сосчитать, но привыкнуть к работе этой не мог, и спокойствия никогда не было, как бы гладко ни шло дело.
Вот стоит он у штурвала, уверенно, глыбисто — прирос ногами к вельботу, никакой силой не отдерешь, и лицо ого, собравшееся во взгляде, устремленном к острову, тоже уверенно, умудренно. В эти минуты не заметно даже, что Шухов курнос, что у него полнеющие щеки и рыжеватые брови, что похож он больше на сельского фельдшера или агронома. В эти минуты он — воплощение самого духа морской службы, пример выдержки и спокойствия. Молодым матросам от одного взгляда на него делается легче, и они смелей идут в океан.
И Шухов знает, что с ним на рейдовую разгрузку
И по простору этому, где нет никаких вех, только зыбистая вода, с цепкой точностью ведет он вельбот к полосе наката, прислушиваясь к мотору, к шипению пены, к гулу дальнего прибоя. И еще хватает у него силы перекинуться взглядом с мотористом и даже сказать любимое свое присловье:
— Ничего, Крылов, служить трудно первые двадцать пять лет, а потом легчает.
Он говорит и разглядывает в уме свою карту подхода к острову, живую карту с бегущими валами и скалами, полными птиц, с наслоениями воспоминаний, с разными людьми и грузами, с разными случаями и происшествиями и выбирает на этой карте то, что нужно сейчас.
Остров заслонил все небо, потемнело кругом. Скалы походили на грубых идолов, издревле стороживших эту неприветливую землю. Но взгляд лишь отмечал их мимолетом, они даже не обозначались на живой карте Шухова. Главное было там, у полосы наката, где хоронились подводные камни, где кипела ледяная вода. Туда, в эту кипень, надо втащить тяжелый понтон, прокипеть вместе с ним неизвестно сколько времени и выскочить назад, на океанский простор, казавшийся мирным и безопасным.
Теперь Шухов никого уже не видел, теперь только полоса прибоя у него в глазах. Даже фигурки людей на галечнике, людей, которые готовятся принять понтон, даже они отмечаются мимолетом, как нечто пока совсем незначащее.
С пушечным грохотом вздымаются у камней фонтаны воды, они летят вверх, к низким облакам и рассыпаются дождевой пылью; откатываясь, волна врывается в теснины у подводных скал и обращается в снеговую пену, и не успевает она, обессиленная и разбитая, отхлестнуться от берега, как в нее ударяет подоспевший вал, могучий и цельный, отлитый из зеленого стекла, и, кажется, никакая сила не может расколоть эту глыбу, посланную океаном, но вал тут же растрескивается, разваливается, опадает, взметывается из последних сил к небу и растворяется в вечно крутящейся, гудящей пене.
И в неистовстве этом, в жестокости угрюмой стихии выискивает Шухов слабину, высматривает безопасный проход. Они идут вдоль берега по грани надвигающихся с океана валов и разбитой, откатывающейся волны.
Вельбот и понтон подхватывает вверх, и тогда виден берег, фонтаны прибоя ухают совсем рядом и в лицо бьет соленый дождь, а справа маячит далекая «Томь». Она мала и неприметна, и уже не верится, что на ней есть люди, которые наблюдают за каждым движением вельбота, что там — тепло обжитого дома, запахи скорого обеда и спокойная безопасность налаженного бытия.
И едва успевают мелькнуть подобные мысли — вельбот с понтоном бросает вниз. И будто не было ничего в округе — со всех сторон водяные горы, их склоны дышат, вздымаются, шевелят потеками пены, брызжут жесткими каплями, и все ниже, ниже опускаешься, все ниже, ниже... Больше нельзя: еще чуть — и горы начнут смыкаться над головой. И когда от этого чувства у новичков замирает сердце и сжимает горло страх, начинается новый взлет. И снова отверзается простор, и глаз не может его охватить... И опять падение, и еще взлет... И это называется «идти вдоль берега».