Лето с капитаном Грантом
Шрифт:
Глава седьмая
НАСЛЕДНИЦА ШЕРЕМЕТА
— Ну так что, Яна? Слово ты уже давала… Домой поедем? — говорил начальник с холодной приветливостью.
Она стояла прямо перед его столом и, повернув голову, смотрела в открытое окно, как делают «виноватые дети». За окном были крики, удары мяча, отяжелевшее солнце — словом, вторая половина лагерного дня.
Разговор не получался, и от этого начальник чувствовал себя раздраженным
В углу на стуле сидел вожатый первого отряда Коля Кусков и жевал резинку.
— Давно, Яна, куришь? — спросил начальник.
— Я не помню. — Она чуть заметно подняла и опустила плечи.
— Ну все-таки: с детского сада или позже начала?.. В мае курила?
— В мае, кажется, не курила… — Голос у нее был тусклый и глуховатый. Наверное, она представлялась себе усталой, равнодушной женщиной. А может, и нет, может, это были только его фантазии.
«Сколько же она выкурила за свою жизнь? — подумал начальник. — Пачки три уж наверно испортила».
— А зачем ты красишься?
Впервые она оторвала глаза от столь интересующего ее окна.
— Я вообще не уважаю которые красятся, — сказала она раздельно. — Красились бы по-человечески!
Перед начальником вдруг вспыхнула вынырнувшая из памяти картинка. Утро, начало какого-то праздника. Он, еще совсем не полноватый, шагает на торжественную линейку своей дружины. Навстречу ему бежит девочка: черные косицы машут в разные стороны, белая блузка сидит как влитая, коротенькая юбочка летит… Легко затормозила прямо перед ним: «Здравствуйте, Олег Семеныч!» — «Здравствуй, Яна».
Глаза живые, длинные… И невольно он обернулся: она замелькала опять белыми гольфами — наверное, что-то забыла в отряде… Ему так весело стало. Подумалось: «Растут маячата!» Кажется, с этого он и начал тогда свою тронную речь.
Теперь из-под низкой челки его встречал совсем иной взгляд.
— Значит, не красишься? Извини. Это меня твои необыкновенные ресницы ввели в заблуждение.
Она усмехнулась и снова отвела глаза.
— Ну а что с курением? — И сам себе сказал: «Занудничаешь ты, долбишь одно и то же».
Коля Кусков толкнул языком жевательную резинку, чтоб не мешала говорить:
— Посадить их у костра, в пионерских галстуках, с комсомольскими значками и с сигаретами в зубах! — Он засмеялся, довольный собой.
Яна улыбнулась, и начальник подумал, что, наверное, он и сам так улыбается иногда — из приличия: когда слышит не очень удачную шутку.
— Ты, Яна, достаточно повзрослела… с тех пор, как мы с тобой познакомились. Единственное, что могу тебе сказать: на территории лагеря курить тебе запрещаю. Про влияние никотина на организм девочек — это тебе Андрей Владимирович мог бы рассказать…
Снова она чуть заметно пожала плечами.
— Ну, я так и думал… Хочу напомнить тебе одну вещь. Видела ты, как уезжал отсюда Илья Шереметьев?.. Уверяю
Она продолжала смотреть в окно.
— Ступай… Ты, Яна, должна быть лучше. — И последнюю фразу — как по наитию: — Надо естественней себя вести!
Эти слова как бы стронули ее с места. Яна быстро взглянула на Олега Семеновича и вышла — прямая, узенькая… Рубашка якобы линялая, джинсы якобы потертые, якобы грошовые тряпочные туфли — словом, униформа определенной части московского населения.
Начальник с видимым неудовольствием посмотрел на Колю. Очень хотелось сделать замечание, но он стеснялся. Сочтет меня старым дураком и будет прав… Все же сказал:
— Слушай, какого ты, я не знаю, аллаха?! Я отчитываю Яну, ты сидишь — жуешь эту свою…
Коля улыбнулся внимательно и удивленно:
— Олег Семеныч! Это же наша «резинка»! Называется: конфета жевательная. Вы думаете, это растленное влияние? — Он сделал движение головой куда-то за леса, за моря. — Нет, вполне официальное мероприятие! Продается. Купить вам? — Коля вынул из нагрудного кармашка сплюснутый кубик вроде ириски, положил начальнику на стол.
Олег Семенович неприязненно, через обертку понюхал «жевательную конфету». Ему хотелось сказать, что и водка продается, и те сигареты… «Опять я, наверное, занудничаю, — подумал он. — От жизни стал отставать, что ли?»
— Ладно, Колька, уйди с глаз! Как придумаю, что тебе ответить, так отвечу…
Коля улыбнулся и встал. Кстати, был он тоже в линялой рубашечке, и в джинсиках, и в тапочках… Соучастник, елки-палки! А ведь сам ее сюда и привел — каяться.
У двери Коля обернулся:
— Так, а чего с Янкой будем делать, Олег Семеныч?
— «Будем посмотреть»… И последите там с Валерией Павловной. По-моему, курение — это у нее так… форма протеста.
— Протеста? Против чего?.. Кого?! — обидчиво спросил Коля.
Начальник развел руками.
Сказать, что ее там действительно задело, в этом разговоре? Две фразы: «Из лагеря уезжают с грустью» и «Веди себя естественней».
Они были некоторым образом связаны. И связь их надо понимать так: она себя ведет неестественно, делая вид, что не дорожит лагерем и готова отсюда уехать в любую секунду.
Ей вспомнился Илья Шереметьев.
Она опоздала на вторую смену — не из-за чего-нибудь, просто хотела выпендриться. Вечером вышла во двор и встретила Шеремета. Он словно искал ее: как-то прямо выскочил, едва она показалась из подъезда.
— Привет, Янка! Чего? Тоже не поехала к Начосу?
Здесь, в Черемушках, услышать это чисто лагерное слово было ей ужасно странно. И Яна вдруг подумала, что Шеремет жалеет о «Маяке».
— Чего ты смотришь-то? — спросил он. — Хочешь, посмокаем? — Это, стало быть, покурим.