Лето у моря (сборник)
Шрифт:
– Ты поговорил с ней? Вы все решили?
– Не успел, – раздраженно ответил он. – Времени не было.
– Странно, – насторожилась Бланш, – а чем это вы занимались после обеда?.. Хотя можешь не отвечать, догадываюсь. Так вот, иди немедленно и поговори с ней: я попросила ее нарезать роз в саду. И помни: в средние века у вас в Италии, если мужчина прилюдно только лишь поцеловал девушку, он уже был обязан на ней жениться. А у вас, насколько мне известно, зашло гораздо дальше поцелуев. Так что иди и будь мужчиной! Мы с отцом подождем вас.
– Сейчас
Кузина склонилась над кустом белых роз и аккуратно срезала бутоны, складывая их в садовую корзинку. Легкий ветерок, долетавший с моря, развевал ее волосы, поднимал подол яркого коротенького платья. Картина, достойная пера художника. «Девушка, срезающая розы» – так бы он ее назвал, все-таки сын искусствоведа. Но тогда эта чарующая красота не вызвала у него радости, наоборот, он почувствовал бешеную ярость: как смеет она быть такой красивой?! Она отравила его собой, околдовала! Пора выпутываться из этих порочных уз.
– Необыкновенные, правда? – улыбнулась кузина, кивая на розы. И тут же встревожено спросила: – Что с тобой? У тебя такое лицо…
– Надо поговорить, – холодно сказал он.
Она поставила корзинку с розами на землю:
– Говори, я слушаю.
– Видишь ли, я думаю… и так будет правильно, – он старался найти нужные слова, – в общем, так больше не надо.
– Что ты имеешь в виду? Не понимаю…
– Все ты понимаешь, – вспылил он, как будто она была в чем-то виновата, вынуждая его вести этот нелегкий разговор. – Я принял решение: нам лучше расстаться. Буду честен с тобой: я не могу тебя любить. Давай подождем, сделаем, так сказать, перерывчик…
– Перерывчик?! – вскричала она. – Что ты такое несешь? Кому он нужен, твой перерывчик? Да что это с тобой?!
Внезапно он понял: ему нужно быть как можно грубее с нею. Так проще будет закончить этот неприятный разговор. Она обидится на него и уйдет сама. После ужина закроется в комнате и будет плакать. Ну и что? Утром они разъедутся и всё. Всё! А там видно будет. Если он поймет, что не может без нее даже дышать, приедет в Неаполь и вымолит прощение. В том, что она простит его, он тогда даже не сомневался.
– Короче говоря, сестренка, – начал он и увидел, как побледнело ее лицо, – мы чудесно провели лето, нам было хорошо вместе и все такое, хочу сказать тебе спасибо!
– Ты выпил? – словно не веря своим ушам, спросила она.
– Я трезв как стекло, – рассмеялся он, чувствуя себя последним мерзавцем.
– Зачем ты делаешь мне больно? – тихо спросила она. – Я же люблю тебя…
– Знаю. Премного тебе благодарен, ты скрасила мне это лето, но на этом всё. Пока всё. Может, через время мы увидимся? Ну, если нас так же будет тянуть друг к другу.
– Ты говорил, что любишь меня… – едва слышно прошептала она, и ее глаза стали наполняться слезами.
– Ну, дорогая, это была шутка. А что я еще мог сказать девушке,
– Я тебе не верю, не верю, это не ты говоришь! – она схватила его за руку. – Признайся, ты что-то принял?
Он отшвырнул ее руку:
– Хватит, кузина, не стоит так унижаться. Я все сказал.
Она подошла поближе, не сводя с него взгляда, тревожно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь понять, что происходит, почему он так жесток с нею. Он не мог выдержать вида этих глаз, в которых любовь к нему перемешалась с болью, и он ясно видел, как боль переполняет их, беря верх над чувством. Нет, не этих отвратительных слов ждала она от него. Не этих.
– Пошли за стол, пора прощаться с летом, – сказал он как можно веселее, развернулся и направился к дому.
– А если я скажу тебе, что у нас будет ребенок? – обухом по голове прозвучали вслед ее слова. Ноги у него подкосились так, что пришлось ухватиться за стену коттеджа.
– Что?! – он обернулся и с нескрываемым ужасом посмотрел на нее. И тут кузина стала смеяться, она хохотала громко, истерично, он даже испугался, как бы отец и Бланш не выбежали из дома. На негнущихся ногах бросился к ней, схватил ее за плечи и затряс так сильно, что ее волосы разметались:
– Повтори, что ты сказала?!
– Ничего, братец, – смеялась она, а слезы градом катились по ее лицу. – Я пошутила, никакого ребенка у нас не будет, и слава Богу! Видел бы ты свое лицо! Как же ты жалок, любимый! Какой же ты трус! Какой же ты…
– Ненормальная! – кричал он, продолжая трясти ее. – Зачем я вообще связался с тобой?! Кто же так шутит?!
– Ты пошутил, что любишь меня, я пошутила, что жду ребенка – мы квиты. Не волнуйся, братец, если бы я и была беременна, от твоего ребенка избавилась бы, это точно! Кто захочет рожать от такого подонка?
Тут он и ударил ее. Замахнулся и ударил. По лицу. Попал по губам. Сильно. Не рассчитал.
Он плохо соображал в тот момент, если этим можно, конечно, оправдать его. Юристы, кажется, называют такое состояние аффектом?.. Словно в замедленной киносъемке, видел он, как от его удара она упала. Тут же встала, сама. Хотя он, вроде бы, попытался помочь ей подняться? или просто хотел попытаться?.. Встала, подошла к нему. Молча. Вместо лица – застывшая маска. Он видел это все как будто со стороны. Медленно, своим привычным жестом ласково коснулась она его щеки – пальцы у нее были ледяные – улыбнулась разбитыми губами и, пошатываясь, пошла к воротам. Он побрел за ней. У ворот она сбросила туфли и вдруг побежала. Проскользнула в калитку, открыла дверцу своей машины. Взревел двигатель, гравий фонтаном вылетел из-под колес. И всё.