Лето у моря (сборник)
Шрифт:
Всё.
Она уехала.
Глава семнадцатая
Он не бросился за ней, не перегородил ей путь, не лег под колеса ее машины, в конце концов. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей уехать тогда. Когда кузина скрылась за поворотом, он по-прежнему молча стоял у ворот. Что испытывал он в тот миг? Сейчас ему особенно гадко вспоминать это, потому что тогда в нем смешались самые разные чувства: раскаяние, стыд и, что самое отвратительное, – чувство облегчения, что, наконец, все закончилось, пусть так, пусть жестоко, пусть мерзко, пусть он трус, подлец, но она уже едет домой, и их безумный роман завершился.
Медленно он шел по саду к террасе, на пороге которой
– Что случилось? – спросил отец. Вид у него был встревоженный. – Мы слышали крики, шум машины…
– Где она? – глядя прямо ему в глаза, спросила Бланш. Он не смог выдержать этот взгляд, отвернулся:
– Она уехала.
– Одна? В такой час? – отец был в замешательстве. – Что ты сделал? Почему позволил ей вот так уехать? А как же ужин?
– Оставьте меня! – внезапно он сорвался на крик. – Вы ничего не поймете! Может, я и сделал ошибку, но всё так сложно!
Отец подошел к нему вплотную и взял рукой за подбородок:
– Посмотри на меня, сын! Это не контрольная, это жизнь, сделал ошибку – живи с нею. Но что бы между вами не произошло, ты должен был оставаться мужчиной и поступить по-мужски. Только мужчина несет всю ответственность за поступки, причем не только за свои, надеюсь, ты меня понимаешь…
Он глянул на него и вдруг четко осознал: отец знает, знает все. Но как? Все-таки Бланш…
– Я рассказала ему, – будто прочитав его мысли, сказала Бланш, – хотела подготовить. Была уверена, что он поймет, и вскоре вы объявите о помолвке.
– А я и понял! – вскричал отец. – Что, не ожидал?! Правда, понял! И даже обрадовался, старый я дурень! Поэтому я и спрашиваю, что ты сделал? Почему она уехала? Отвечай немедленно!
Он молчал. Просто не мог вымолвить ни слова. Такой реакции отца он точно не предвидел. Где-то ошибся в расчетах. Ошибся. Так страшно ошибся…
– Я звоню в Неаполь, – не дождавшись ответа, отец зашагал к дому.
– Родольфо, мы даже не уверены, поехала ли она домой, – сказала Бланш, едва поспевая за ним.
– Знаю. Но я должен предупредить моего брата и ее отца о том, что она возвращается, и попросить, чтобы она немедленно с нами связалась.
Отец и Бланш скрылись из виду. Он спустился в бухту и сел на песок. Так он просидел, не двигаясь, наверное, несколько часов. Никто к нему не подошел, никто больше ни о чем не спрашивал. День догорал: солнце опускалось за море, в небе зажигались первые вечерние звезды.
«Это она виновата! Она сама виновата!» – повторял он про себя как заклинание. Да как посмела она разрушить ту легкость, ту простоту их отношений?! На что она рассчитывала, в конце концов? Да, лето кончается, да, они действительно разъедутся по своим городам, оба вернутся к своим жизням. И он ничего ей не обещал. А ей что, уже слышался звон свадебных колоколов? Ну уж нет, они еще слишком молоды, по крайней мере, он. И вообще, подумала ли она обо всех последствиях их возможного союза? В конце концов, где гарантии, что и ее отец с радостью примет их отношения? А вдруг нет? А если и его отец одумается? Как и на что они тогда будут жить? Оба студенты, а не дай Бог у них действительно появятся дети… Он поежился, вспомнив ее прощальную «шутку». И еще неизвестно, с какими патологиями… Зачем же выставлять на всеобщее обозрение их отношения и лишать себя удовольствия просто быть вместе, просто наслаждаться друг другом, пока это возможно?! И пускай они встречались бы только летом, что с того? А она предпочла сбежать, не захотела трезво поразмыслить над тем, что он предлагал. Он же хотел как лучше: просто пауза в отношениях. Она вынудила его стать подонком, наговорить ей таких мерзостей! Он содрогнулся, вспомнив, что говорил ей, что кричала она. Особенно хороша была шутка про ребенка. «Надеюсь, это действительно шутка», – со страхом подумал он. Конечно, он не имел никакого права поднимать на нее руку, но после тех слов…
Приблизительно так твердил он себе, пытаясь заглушить закипающее чувство невыносимого стыда и презрения к самому себе за совершенную подлость, за то, что он так легко и больно ранил ту, которая влюбилась в него в тринадцать лет, которая отдалась ему, не задумываясь ни о чем, дарившую невыразимое наслаждение в это лето, ту, которая безропотно прощала ему всю его трусость, принимала его эгоизм, ту, в чьих глазах он тонет и тонет, ту, которую до физической боли желает и сейчас… Слушая шум прибоя, он вдруг внезапно ощутил всю низость своего поступка, – мужского решения! – всю горечь своей утраты. Она обожгла его так сильно, что на миг он даже решил, что умирает: бешено забилось сердце, потом словно остановилось, странно перехватило дыхание. С чувством необъяснимой, дикой тревоги вскочил он на ноги и в этот же момент услышал автомобильный гудок. Тревога тут же сменилась радостью и облегчением: это же она вернулась! Она простила! Она любит его!.. Господи, да и он ее любит! Лю-бит! Гори все огнем! Они будут вместе всю жизнь, поженятся, родят детей, много детей, и их дети непременно будут здоровыми!
Как на крыльях, взлетел он по лестнице, предвкушая сладостный миг их примирения. Завернув за угол дома, он увидел отца, Бланш, незнакомого мужчину в форме и машину дорожной полиции с включенными проблесковыми маячками у ворот. Улыбка слетела с губ, ноги вдруг стали ватными. Пошатываясь, он подошел к отцу.
– Что случилось? – его собственный голос показался ему чужим. Полицейский смотрел сочувственно.
– Синьорина… – он назвал имя и фамилию кузины, – ваша родственница?
– Моя племянница, – хрипло ответил отец.
– А-а… – полицейский взглянул в блокнот и назвал номер и марку машины кузины. – Это ее машина?
– Да. В чем дело? – отец с трудом произносил слова. Лицо Бланш стало белее стены.
– Мои соболезнования, синьор. Авария. Так жаль! Такая красивая синьорина, такая молодая…
– Какая авария? Где? – он снова не узнал свой голос. – Она… Что с ней? Она в больнице?
Полицейский перевел взгляд на него.
– Она не справилась с управлением, недалеко отсюда. Неожиданно выехала на встречную полосу, столкнулась лоб в лоб с грузовиком. Водитель грузовика жив, но в тяжелом состоянии, а ваша жена… Мне очень жаль. Она погибла на месте.
Он плохо понимал, что говорит этот человек в форме, почему-то назвавший кузину его женой и утверждавший, что она погибла на месте. На каком еще месте?! Как это – погибла? Почему погибла?! Это неправда, это не может быть правдой!
То, что было дальше, он помнит смутно: они ехали куда-то в полицейской машине, неровная дорога, прыгающий свет фар, застывший, заледенелый взгляд отца, белое пятно вместо лица Бланш…
Потом вдруг машина остановилась. Он вышел. Сквозь пелену увидел место аварии, все еще огороженное полицейской лентой: перевернутый на бок грузовик, разбитая, смятая кабина, какие-то вещи, разбросанные на дороге, и вдруг – страшная, сплющенная машина под грузовиком. Ее машина под грузовиком… А потом провал.
Кажется, он рвался туда, к машине, вернее, к тому, что от нее осталось, его держали какие-то люди, кого-то из них он ударил, ударил сильно, так как хватка немного ослабла, и он рванул снова, упал, его снова схватили. Кажется, он дико и страшно что-то кричал. Потом ему сказали, что он звал ее по имени…
Поселок. Двери больницы. Или морга… Боже, он же будущий врач! Конечно, это морг. Мысли путались, разбегались в разные стороны, и он никак не мог ухватиться ни за одну из них. Отец пошел на опознание, вернее, его повели, поддерживая под руки, человек в белом халате и тот же полицейский.