Летописцы отцовской любви
Шрифт:
Слышу, как он отхлебывает кофе и ставит чашку обратно на стол.
— Но когда вы такого якобы страдающего ребенка попросите поскорее позвонить вам, то он об этом — очевидно, по причине своего страдания — всякий раз забывает. Вы ждете, ждете, но телефон молчит. В конце концов вы не выдерживаете и звоните сами, ибо после двух-трех дней напрасного ожидания это именно вы, кто умирает от тоски и печали, а измученный родительским разводом ребенок как ни в чем не бывало говорит вам: «Привет, папуля, послушай, я могу тебе звякнуть примерно через час? Sorry, но по телику как
Фатер заразительно смеется.
— Это мне явно кое-что напоминает…
Готов поклясться своими башмаками, что при этом он кидает выразительный взгляд на сестрицу.
— Запомните правило номер один: прежде чем позвонить ей, посмотрите телевизионную программу, — поучает папахен.
Он, факт, лыбится — по голосу слышу.
— А теперь скажите: как эту разлуку переносите вы?
— Сейчас уже лучше. Временами бывает довольно трудно, но иной раз, напротив, очень хорошо. Даже опасно хорошо. Надеюсь, вы понимаете меня.
— Да, понимаю, что вы имеете в виду.
Минутная тишина.
— Но с чем действительно я не могу смириться, так это с тем, что вижу ее так мало. Так отчаянно мало.
— Раз в неделю во второй половине дня и каждый второй уик-энд, — говорит фатер со знанием дела.
— Именно так.
— С Ренатой у меня было точно так же — правда, Рената?
— Да, папенька, — говорит сестрица голосом Адины Мандловой. — Вы совершенно правы, папенька.
— Кое-чем поделюсь с вами, — говорит этот отвергнутый отец с пылом. — Да, я вижу свою дочь крайне мало, но верю, что, невзирая на это или, скорее, даже поэтому, я парадоксально в большей мере отец, чем неразведенные отцы, которые могут видеть своих дочерей когда им заблагорассудится.
Похоже на то, что наш фатер серьезно призадумывается над такой премудростью.
— Вы так считаете?
— Да. И по двум причинам. Первая: ты ценишь эти неожиданно подаренные редкие часы, которые можешь провести с ней, и проживаешь их, стало быть, гораздо интенсивнее и как бы осознаннее. И вторая: в течение тех дней, которые вынужден прожить без нее, тоска активизирует поразительное множество воспоминаний о том времени, когда вы жили вместе. Ты можешь вдруг вспомнить, как впервые купал свою дочь в белой пластиковой ванночке в ромашковом отваре и едва дышал, боясь, как бы это мокрое маленькое тельце не выскользнуло из рук. Или как несколькими годами позже в песочнице она с этаким шаловливым прерывистым смехом сыпала песок тебе в волосы…
Он вдруг замолкает.
Эта тишина наверху за столом длится вроде так же долго, как и в тот раз, когда сестрицын фотограф начал сервировать к кофейку ее кошечку.
Я зашкаливаю и высовываюсь из-под стола: этот разведенный крендель многократно прокашливается, а наш папахен без передыху кивает головой, точно какой придурок.
— Похоже, вы двое долго искали друг друга, покуда нашли, — обалдело говорит сестрица.
Ее меланхоличный любарь раз-другой пробует улыбнуться, но хрен у него получается.
— Погляди на них, — говорит сестрица
Вид у нее такой, будто ее обсморкали, но мы-то знаем, что реально она счастлива.
— Я хотел только сказать, что и разлука с ребенком неожиданно может обернуться своей хорошей стороной, потому что в тебе оживают воспоминания, которые, возможно, не будь этой разлуки, были бы навсегда похоронены, — объясняет этот ее boyfriend.
Фатер наклоняется к нему так резко, что под столом въезжает в меня коленями.
— Видеокамера! — гудит он победоносно. — Только она сохраняет для вас все воспоминания! Если вам интересно, я могу вам показать несколько довольно забавных…
— Нет!!! — вопим мы с сестрицей и матерью почти в один голос.
В конце концов дело ограничивается коробками с фото, что в отличие от нас фатер считает вполне приемлемым компромиссом. Они смотрят их едва ли не час. В конце концов хахаль вытаскивает портмоне и демонстрирует матери и отцу несколько фоток своей дочери.
— Красивая, — мгновенно реагирует мать. — Даже слишком красивая.
И тут же с ходу устанавливает сходство — дело известное!
Я заглядываю ей через плечо. Ну факт, я и не ждал другого: хоть и не уродка, но абсолютно нормальная тинейджерша, каких тринадцать на дюжину встретите с утречка перед любой девятилеткой.
Мать передает фотки сестрице, которая тотчас не глядя сует их фатеру.
— Я их уже видела, — говорит она. — Он показывает их каждому встречному: почтальонше, таксисту… и даже совсем незнакомым людям, которые подсядут к нему в кабаке…
— Одному таксисту, — оправдывается гордый отец. — Он вез меня в аэропорт. Я в тот день улетал на два месяца в Америку и был в несколько сентиментальном настроении…
— Ой, накажи меня бог, — говорит наш фатер, глядя на фото, — думаю, вас ждут нелегкие времена.
— И билетершам в кино! — добавляет сестрица.
— Одной билетерше!
Хахаль прячет фотки назад в портмоне.
— Так что же? — неутомимо поддерживает разговор фатер. — Вы собираетесь с ней куда-нибудь в отпуск?
— Да. То ли на Крит, то ли в Истрию. Выбор за ней.
— Нормально, — говорит фатер, усмешливо взглядывая на сестрицу. — По крайней мере, не будете отвечать за то, что там нет мороженого «стракателла», а на пляже — тобоггана.
— И что на дискотеке нет лазеров, — добавляет мать.
— Ну, это вы сочиняете! — протестует сестрица. — Такой избалованной я не была.
Мать улыбается фатеру, как в былые времена.
Но фатер тут же типа серьезнеет.
— Вы едете втроем? — спрашивает он.
— Ни в коем случае, папочка, — говорит сестрица. — Время, когда я буду представлена его дочери, еще не наступило.
— Правильно, — говорит фатер. — Такие вещи с бухты-барахты не делаются. Рената все может понять, а ребенок — нет.
— Мне тоже вроде так кажется, — говорит сестрица матери, а сама зубы скалит.