Летописцы отцовской любви
Шрифт:
Подозрительно оглядываю темную прихожую.
— Вход не внушает особого доверия, да? — говорит он.
— Да, конечно, — отвечаю с облегчением.
Как только он открывает вторую дверь, картина сразу меняется. Окна квартирки выходят в парк, и она полна утреннего солнца. Я осматриваюсь: обшарпанный пробковый пол, белая встроенная кухонька, полная грязной посуды, круглый стол с интеллигентскими газетами и журналами, рабочий уголок с компьютером и принтером, большой набитый книгами антикварный шкаф, черный диван, столик
Просто и вполне уютно.
Кроме того, приятно, что он не говорит фразы типа «Извините за беспорядок» или «Может, какую-нибудь музыку?» и что избегает всяких обычных клише при знакомстве. Причем настолько успешно, что я до сих пор не знаю его имени.
— Садитесь, — только говорит он.
Молча начинает готовить завтрак. Его молчание создает в комнате, конечно, определенное напряжение, но при этом мне нравится, что он не мелет языком попусту. Он включает чайник, моет чашки, тарелки и выжимает грейпфрут — для этого у него есть специальный изогнутый ножик.
— Классный нож, — отмечаю, — а я всякий раз прорезаю корку, и половина сока вытекает в тарелку.
Он кивает и собирает на стол. Затем приносит наши четыре газеты.
— Забыл, какие ваши, — говорит он. — Кажется, эти.
И подает мне.
— Нет, это ваши, — говорю я. — Если не возражаете, я возьму свои.
— Естественно, — говорит он почти без улыбки, но чувствую, что заработала один балл.
Он наливает чай, надкусывает первый пончик и действительно углубляется в чтение. Хотя, похоже, его что-то все время гнетет, но сейчас вид у него спокойный. Единственное, что в эту минуту, пожалуй, волнует его, — как бы джем не капнул на газету.
Я растерянно наблюдаю за ним и в отличие от него сосредоточиться на чтении не могу. Что будет, когда мы прочтем газеты? Он станет на меня кидаться? Разрежет меня на куски своим изогнутым ножиком? В какой-то момент я подумываю, уж не педик ли он — впрочем, я всегда мечтала дружить с каким-нибудь интеллигентным, остроумным гомосексуалистом.
Снова эта красивая улыбка.
— Хотите услышать последнее открытие журналистов-аналитиков «Лидовых новин»? — спрашивает он.
Я киваю.
— «Туристов привлекают пражские памятники старины», — читает он заголовок крупным шрифтом. — Вы могли бы такое предположить?
— Нет, — говорю я. — Это настоящее открытие…
Он снова погружается в газету, а я тем временем перевожу взгляд на три обрамленные фотографии на противоположной стене. На всех трех одна и та же юная девушка. Красивая.
Он подмечает, куда устремлен мой взгляд, но не испытывает потребности хоть как-то прокомментировать это.
— «Производители стальных труб намерены защищаться», — читает он следующий заголовок. Коротко усмехается: — Надеюсь, не трубами…
Я смеюсь.
Затем опять мы
— Или послушайте вот это: «Чешские пивоварни за бортом», — наконец говорит он. — Это не журналисты, а сюрреалисты. Фокусники с метафорой. Представьте себе корабль, полный чешских пивоварен… И двух матросов, которые все эти пивные заводы запросто бросают за борт…
Я улыбаюсь.
— Могу я вас кое о чем спросить? — говорю я чуть погодя.
— Нет, — говорит он с веселой решительностью, не отрывая взгляда от газеты.
— Нет?! Что это значит? Я что, не могу вас ни о чем даже спросить?
Наконец он внимательно на меня смотрит.
— Это прекрасная ситуация. Не портите ее.
И он придвигает к себе свой грейпфрут.
— Но поймите, — возражаю я уже с некоторой досадой, — я ведь о вас ничего не знаю. Не знаю даже вашего имени.
С минуту он задумчиво смотрит на меня.
— Я вас понимаю, — говорит он. — Но в самом ли деле что-то изменится, если я вам скажу, что зовут меня, предположим, Эмиль и что служу я в Коммерческом банке и что на уик-энды езжу на дачу в Южную Чехию?
Теперь уже я разглядываю его. Изучаю его лицо.
— Вас зовут не Эмиль. И ни в каком Коммерческом банке вы не служите, — наконец заявляю я убежденно.
— В самом деле?
— В самом. Вы не тот тип. — Я смотрю на часы. — И кроме всего прочего, вы давно сидели бы в банке.
— Сегодня у меня отгул.
— Неправда. И дачи у вас тоже нет.
— А дачу, дачу я от папы получу-у-у, — затягивает он.
Мы смеемся.
— Я сижу в вашем доме и ничего о вас не знаю, — повторяю я уже с отчаянием, но на сей раз мое отчаяние — наигранное.
— Именно это и нравится мне в данной ситуации, — говорит он. — Конечно, будь я вашим отцом, это нравилось бы мне, видимо, меньше.
И мы оба снова возвращаемся к раскрытым газетам. Кое-что зачитываем вслух и комментируем особо дурацкие заголовки и статьи. Я расслабляюсь — с этим абсолютно чужим человеком мне на удивление хорошо.
В конце концов газеты мы дочитываем. Невозможно же читать две газеты два часа кряду!
— Мне надо идти, — говорю я.
Он кивает и встает. На меня не кидается и уж тем более не режет меня на куски своим изогнутым ножиком. К сожалению, даже не удерживает меня.
— Я спущусь вместе с вами, — говорит он деловито. — Дверь наверняка закрыта.
Все пять этажей проходим в молчании.
— Наши свадебные гости все ноги собьют, — пытаюсь я возобновить нашу изначальную игру, но это не очень срабатывает.
Он улыбается, но опять-таки грустно.
Открывает дверь (действительно заперта).
— Отличный был завтрак, — говорит он. — Спасибо.
— Не за что. Ваше извращение тоже отличное.
Я медлю перед открытой дверью, но сколько можно? Смущенно глажу запыленную стену коридора — а потом на мягкой штукатурке нацарапываю ногтем свой номер телефона.