Летописцы отцовской любви
Шрифт:
— Но позвольте дать вам совет: только не в Болгарию, — продолжает фатер. — Естественно, если не хотите, чтобы пьяные немцы бросали в вашу дочь пивные бутылки.
— Пустые банки, — уточняю я.
— Потрогай, — говорит сестрица и подносит руку хахаля к соответствующему месту на голове.
— В Истрии, натурально, тоже красиво, — продолжает фатер. — Взять хотя бы эти старинные узкие улочки в Поречье, эти мелкие лавчонки…
— И галерея! — восклицает мутер.
— И галерея. Несомненно ей бы понравилось. Но есть одна существенная проблема.
Он
— Тобогган. Там должен быть тобогган. Если не будет тобоггана, тринадцатилетняя девочка там заскучает. Взвесьте все.
— В этом что-то есть, — послушно все взвешивает этот меланхолик.
12
Два дня стоит такая жара, что послеполуденную сиесту мы предпочитаем проводить в наших комнатах с кондиционерами. Естественно, Кроха, Синди и я — в одной, отец, братец и М. — в другой. Посещения, конечно, не возбраняются. Наш отдых явно напоминает школьный лагерь: мальчики навещают нас в нашей комнате, и мы, девчонки, играем с ними в разные настольные игры. Вчера, например, мы играли в «монополию»: текст был на чешском, и для Синди это оказалось несколько затруднительным (попробуйте-ка перевести словосочетание поле с заселенной недвижимостью и вы поймете почему).
Сегодня мы все читаем: я — роман «Обряд» индейской писательницы Лесли Мармон Силк; не сказала бы, что он потрясает меня, но иногда натыкаешься там на занятные вещи: «Я сочинил историю, которая должна была придать всем силы».
В последние две-три недели перед нашим отпуском мама стала приглашать на воскресные обеды не только отца и братца, но и М.
— Ну как дела с дочкой? — всякий раз таким вопросом встречает его мой отец.
— И не спрашивай, Карел. Мы вдребезги рассорились.
— Она что, не пришла на свидание?
— Нет, пришла, — говорит М. насупившись. — Пришла… Но, знаешь, что у нее было на губах? Синяя помада.
Я прыскаю со смеху. Отец серьезно качает головой.
— Синяя, Карел! Ты только представь себе! Она была похожа на труп. В буквальном смысле. Люди оглядывались на нас. Нет, знаешь, на кого она была похожа? Скажу тебе: на потаскушку.
Отец с пониманием качает головой.
— К сожалению, я так ей и сказал, — признается М.
Отец горестно цокает.
— Ошибка, — замечает он. — Колоссальная ошибка.
— Знаю, но пойми: не удержался.
— А она что? В слезы? Рассердилась?
— Сперва рассердилась. Демонстративно вытерла рот белоснежным чистым платком. Тут-то я и заметил, что у нее совершенно черный лак на ногтях. А на среднем пальце какая-то татуировка.
— О господи!
— Татуировка, Карел! — восклицает
Отец опять молча кивает.
— Потом, правда, выяснилось, что это всего лишь переводная картинка, но я уже успел повысить на нее голос.
Опять молчаливые кивки…
— Сказать по правде, я стал орать на нее.
— Она, конечно, разревелась?
— Конечно разревелась.
— Вырвалась от тебя и уехала домой?
— Вырвалась от меня и уехала домой.
История повторяется.
— Как ты думаешь, Карел, что мне делать?
Отец думает.
— Позвони ей и скажи, что ты сожалеешь. Извинись.
— Это нужно?
— Сделайте так, — вступает в их разговор мама. — Мы иногда думаем, что наши дети замечательные и что только под чьим-то дурным влиянием вызывающе одеваются, красятся или слушают дурацкую оглушительную музыку. Все это не так Все это неотделимо от них — это их одежда, их макияж, их музыка. Это они какие есть.
— Железно, — усмехается братец. — Это мы какие есть. Это наше скурвленное поколение.
— Сегодня не Рождество, — напоминает отец автоматически.
— И когда мы их упрекаем, что они надели на себя нечто, на наш взгляд, несносное, или что их любимый хит совершенно дурацкий, они понимают это обычно так, что тем самым они тоже глупы и несносны.
М. внимательно слушает мою мать.
— Позвони ей и скажи все, — советует мой отец.
М. идет к телефону и с отчаянным видом набирает номер.
— Это я, Кроха. — Голос у него совершенно другой — со мной он разговаривает иначе. — Послушай, я очень сожалею, что так получилось.
— Я имел в виду совсем не то, — шепотом подсказывает ему мой отец.
— Я имел в виду совсем не то, — говорит М.
Кроха что-то отвечает.
По выражению лица М. ясно, что его извинения благосклонно приняты.
Минутой позже он уже непринужденно беседует — я даже узнаю его голос.
Мой отец удовлетворенно кивает.
— Ты уже пообедала? Что же ты ела? Вареную брокколи? Без ничего? И это ты называешь обедом?!
Отец вскакивает и закрывает ладонью трубку.
— Пищу не критиковать! — настойчиво шепчет он.
— Я пошутил, — быстро говорит М. — Брокколи — это нормально.
Он еще с минуту-другую говорит, потом начинает прощаться:
— Ну будь здорова, любонька. Посылаю воздушный поцелуй.
Он чмокает губами в воздухе и вешает трубку.
— Я клятвенно обещаю, что детей у меня никогда не будет, — кисло говорит братец.
Вспоминаю. Пишу. Читаю.
Вдруг меня начинает мучить жажда, но в холодильнике пусто, хотя только сегодня утром я купила три литровые бутылки минеральной воды! Меня охватывает какое-то глубокое раздражение, усталость от всего этого отпуска.