Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец
Шрифт:
— Да нет. Имеется в виду... гм... я хотел сказать, что это поистине удивительно, когда человек не падает духом и упор но сражается за жизнь. Главное, не терять надежду!..
Ученый внезапно заволновался, лицо, казавшееся до сих пор деревянной маской, вдруг ожило, что-то трепетное, тревожное появилось в его выражении.
Влажный лихорадочный блеск глубочайшей муки и безнадежного отчаяния мертво застыл в потухшем взгляде старика — так, обреченно и страшно, смотрят затравленные звери, когда, изгнанные из родной зеленой стихии, дрожа всем телом, жмутся к краю пропасти, чтобы с приближением довольно гогочущих охотников броситься вниз, в бездну, лишь бы не
даться живыми в жадные человеческие лапы. Словно стремясь обрести точку опоры, тощие старческие пальцы судорожно ощупывали крышку стола, казалось,
— Теперь я понял все, — язык плохо повиновался ему и первые слова давались с трудом, — вы — страховой агент. Всю своюжизнь я с ужасом думал о том, что рано или поздно судьба меня все же сведет с кем-нибудь из ваших.
Импресарио тщетно пытался вставить хотя бы слово; отчаявшись, он принялся энергично жестикулировать, отмахиваясь от необоснованных обвинений, потом, обреченно закатив глаза, покорился неизбежному.
— Теперь-то я знаю: вы хотите исподволь внушить мне необходимость застраховать жизнь. Как же, ведь, имея страховочный полис в кармане, я мог бы, наверное, избавить мое дитя от голодной смерти! Нужно только аккуратно, без лишнего шума,лишить себя жизни — и дело с концом... Не надо, ничего не говорите! Неужели вы полагаете, я не знаю, что от людей вашего сорта просто невозможно что-либо утаить?! Вы изучили нашу жизнь вдоль и поперек, вы прогрызли невидимые ходы от дома к дому, вы так и зыркаете своими крысиными глазками, чем бы вам еще поживиться... Вами все взято на карандаш: рождение ребенка, сумма денежных сбережений, планы на будущее — собирается ли ваш клиент жениться или же готовится в опасное путешествие... У таких, как вы, на нас всех заведены особые гроссбухи, и вы спекулируете между собой нашими адресами. Вот и сейчас... Заглядываете ко мне в сердце и читаете там мои самые сокровенные мысли, те, что гложут меня уже в течение десяти лет. Вы что же, облагодетельствовать меня хотите, открыв мне мои же собственные желанияили, по-вашему, я — законченный эгоист и презренный трус? Да неужели же ради моей дочурки я бы уже давным-давно не пустил себе пулю в лоб, — сам, добровольно и без всяких колебаний! — если бы была хоть какая-то надежда получить страховку?! Как будто я вас не знаю, это сейчас вы такие добренькие, часами готовы разжевывать что и как нужно делать, чтобы никто не заподозрил самоубийства, а потом, когда все будет... кончено, вы первыми окажетесь тут как тут и наперегонки помчитесь доносить в надежде на щедрые «комиссионные»,
мол, речь в данном случае идет о суициде и, следовательно, сумма страховки выплачена быть не может!.. Так что обойдусь без ваших лживых советов, ведь вы обманываете все и вся, врете направо и налево, даже собственное начальство норовите обвести вокруг пальца!.. О, моя бедная дочурка! Как будто я не вижу — да это любой заметит! — как ее руки с каждым днем становятся все бледнее и прозрачней, или, вы думаете, я не знаю, что означают сухие лихорадочные губы и кашель?! О Боже, слышать каждую ночь ее надрывный кашель, не имея возможности хоть как-нибудь помочь, от этого можно сойти с ума! Тут, наверное, даже такой подонок, как вы, ради денег на лекарство и продукты уже давно бы... но я слишком хорошо знаю, как все обернется потом: деньги выплачены быть не могут... Никогда!.. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит... И... и тогда... нет, нет, я и помыслить себе этого не могу!..
Импресарио попытался еще раз вставить слово и убедить упрямого старика, что никогда не был страховым агентом, но так и не решился, заметив, как угрожающе сжались кулаки ученого.
— И все же я должен попробовать еще один вариант, — закончил еле слышно доктор Пауперзум какую-то звучащую лишь в его мозгу фразу, рождение которой сопровождалось какими-то загадочными жестами, — тот... тот самый... с амбрасскими великанами...
— Амбрасские великаны! Черт возьми, да ведь это именно то, что я и хотел от вас узнать! — На сей раз импресарио был неудержим. — Неужто и в самом деле великаны? Растолкуйте-ка мне поподробней! Однажды мне попалась на глаза ваша статья на эту тему. Но почему вы не пьете, господин
Доктор Пауперзум мгновенно преобразился: теперь это снова был «светоч науки» с головы до пят.
— Амбрасские великаны, — начал он сухим профессорским голосом, — это, очевидно, какая-то неизвестная науке разновидность гигантизма. Людей, страдающих этой болезнью, отличает характерная деформация конечностей, в первую очередь руки ног, размеры которых невероятно, патологически огромны. Нигде больше, кроме как в тирольском местечке Амбрас, подобные феномены никогда не наблюдались, что дало повод дляпредположения о новом, ранее не встречавшемся в медицине вирусе, следы которого следует искать именно там, в Тироле, ибо среда обитания его, по всей видимости, чрезвычайно мала
и строго локализована. Гипотеза же о том, что сей таинственный вирус обитает в воде одного из тамошних, в настоящее время практически иссохших источников, впервые была выдвинута вашим покорным слугой. Результаты известных экспериментов, проделанных мной с родниковой водой Амбраса, были столь убедительны, что я, несмотря на мой уже далеко не юношеский возраст, вызвался за несколько месяцев неопровержимо доказать свою правоту, вызвав на собственном теле идентичные и даже еще более гипертрофированные аномалии...
— Ну например?.. — возбужденно спросил импресарио.
— Пожалуйста. Начнем с головы: мой нос вытянется по меньшей мере на пядь — это будет уже не нос, а нечто вроде хобота... Как это вам понаглядней... Этакий, знаете ли, многократно увеличенный хоботок американских морских свинок... Теперь уши... Ну уши взойдут как на дрожжах... Пару больших тарелок с боков головы представить, надеюсь, можете? С кистями рук тоже все в порядке: уже месяца через три достигнут размеров среднего пальмового листа (Lodoicea Sechellarum), a вот со ступнями дело сложней, тут, к сожалению, похвастаться нечем: увы, они едва ли превысят диаметр крышек для столитровых бочек. Что же касается остальных частей тела — ну, скажем, коленей, которые по предварительным прикидкам должны буйно разрастись характерными пористыми наростами, наподобие среднеевропейской древесной губки, — то здесь мои теоретические выкладки еще не завершены, посему я бы воздержался от каких-либо серьезных научных прогнозов.
— Но и этого достаточно! Просто великолепно! Вы тот, кто мне нужен! Да я вас всю жизнь, можно сказать, искал! — задыхаясь от восторга, тарахтел импресарио. — Пожалуйста, сейчас меня не перебивайте. Итак, чтобы не терять понапрасну время, вот вам мое предложение: готовы ли вы подвергнуть себя только что описанному вами эксперименту, при условии, что вам будет гарантирован ежегодный доход в полмиллиона?.. Аванс... ну, скажем... пять сотен марок?..
Доктор Пауперзум сидел как громом пораженный. Зажмурил глаза. Пятьсот марок!.. Да неужели на свете существуют такие огромные деньжищи!
Он уже видел себя допотопным чудовищем с длинным хоботом, слышал, как ярмарочный зазывала — негр, одетый в какие-то немыслимо пестрые тряпки, надрывается в потную, смердящую пивом толпу: «Только у нас, дамы и господа! Только у нас! В-в-величайшее чудо века!! Кош-ш-ш-марный, в уж-ж-ж-ас повергающий монстр-р-р! Спеш-ш-шите видеть! Все удовольствие
— десять феннигов! Только у нас!» А потом перед глазами возникла его любимая дочь — румяная, пышущая здоровьем, облаченная в белоснежные шелка, с миртовым венком невесты в волосах, она стояла, преклонив колени и молитвенно сложив руки, у алтаря... Празднично убранный храм лучился неземным сиянием, и надо всем царил в своей непорочной чистоте кроткий образ Девы Марии... А он... он — на мгновение сердце его болезненно сжалось — он сам должен был прятаться за колоннами... Никогда в жизни он уже не сможет поцеловать свою ненаглядную дочурку, и даже издали, из тьмы, послать ей свое отеческое благословение ему нельзя, ибо он... он... «кош-ш-ш-марный, в уж-ж-ж-ас повергающий монстр-р-р!» Своим видом он может напугать жениха! Отныне ему суждено жить во мраке и подобно опасному ночному хищнику прятаться с первыми лучами солнца в свое недоступное дневному свету логово. Но, Боже мой, разве это имеет какое-нибудь значение! Вздор! Мелочи! Лишь бы дочь снова стала здоровой! И счастливой! И богатой!.. Он замер в немом восторге: пять сотен! Пять... сот... марок!..